ДОНЬКА-ДОКТОР
Мы сомневались, чтоб Донька так быстро мог выучиться на доктора. Но разные выдумки Даниэля нас забавляли, и потому мы не трогали нашего любимца. А он, видно, твердо решил стать лекарем в деревне, потому что однажды громогласно заявил об этом на всю округу.
А случилось это так. В помещичьем доме (дворцом его не назовешь, не такой уж он большой) был довольно просторный зал. В нем мы на скорую руку сбили из досок помост и ставили спектакли. Вместо декораций развешивали собранные по всей деревне одеяла. Разыгрывали пьески, какие попадались под руку. И вот однажды, когда мы подготовили «Растерянного Савку», перед самым открытием занавеса на сцену ворвался Донька, одетый в длинную холщовую рубаху с красным крестом на ней, и обратился к присутствующим:
— Разрешите представиться, могу ль я вам понравиться…
— Можешь, можешь, Даниэль. Ха-ха-ха! — загудело в зале, но Донька не обратил на это внимания и сам решительно подтвердил:
— И Прузына, — выкрикнул кто-то, но Донька будто и не слышал.
Под гомон и хохот Донька степенно сошел с помоста и сел в первом ряду. И мы, ничем не отозвавшись на это его заявление, начали играть своего «Растерянного Савку».
А Даниэль, видно, всерьез вознамерился взяться за врачевание. Всю весну и лето старательно собирал разные травы, цветы, коренья. Сливал в кувшины березовый и кленовый сок. Что-то переливал, что-то подмешивал. В пустой, заброшенной повети расставлял свои лекарства на полочки. Двоих из нас, меня с Игнаськой, он однажды и позвал, чтоб похвастаться:
— Вот, знаете-смекаете, меня в городе этому научили: все лекарства дает наша земля, надо только знать, что к чему. Вы заметили, когда собаку укусит змея, что она делает? Бежит! Куда бежит? Траву искать, знаете-смекаете. Найдет, пожует как след и здорова. А я подглядел, какую она траву жует. Вот эта настойка на той траве от змеи. А как зовется? — и он хитро прищурил маленькие серые глазки. — Фараоновы слезы зовется. А почему? А вот почему: фараон плачет, когда его змея укусит.
Три настойки показал нам новый доктор Даниэль: настойку весеннюю — из березового и кленового сока, настойку летнюю — из чабреца и вереска, настойку осеннюю — из рябины и гонобобеля. Были тут и мази, одна называлась «здоров будь» — из постного масла и мака, от живота. И мазь от коросты и цыпок, из дегтя и смолы сосновой, которую он с гордостью назвал «мазь Даниэля»… А название одной, которая приятно пахла первыми весенними тополевыми листочками, он долго не хотел нам открывать, но наконец сдался.
— Прузына, — сказал он и счастливо улыбнулся.
Все лето и осень собирал, настаивал и сушил травы, а также и разную кору, а зимой мы услышали и про первые Даниэлевы врачевания. Как-то перед рождеством прибежала к нам в хату Домна с околицы и, голося, рассказала:
— А таточки, а мамочки, а родненькие… Загубил Клемку Донька, видать, помрет…
— А что он натворил? — спросил мой отец.
— А то, что кинуло Клемку в жар, куда, думаю, податься, а мо, и правда Донька поможет, и побежала к нему. Вот он и пришел. Потрогал голову Клемкину и сказал: «Жар в голове имеется, надо оттянуть… А оброть, тетя Домна, у вас найдется?» — «Есть-есть, — говорю, — Донечка», — и принесла ему оброть. Взял оброть Донька, перекинул через балку, зацепил Клемкины ножки и поднял. А теперь, говорит, несите добрый брус леду из сажалки. Мы побежали, вырубили и принесли. Положил Донька этот брус леду Клемке под зад и говорит: пускай лежит, покуда лед не растает, жар оттянет. Мы и ждали этого… Покуда лед таял, Клемочка еще чего-то бормотал, а потом умолк совсем. А жару еще больше стало.
— Скорей за фельдшером в местечко! — только и крикнул мой отец, запряг коня и скрылся в снежной метели.
Под утро приехал наш волостной фельдшер Мажинский. И чем-то мазал он Клемку, и растирал, и ставил банки. Еле, говорит, спас. А придя к Доньке, грозно спросил:
— Кто тебе дал право лечить?
Донька важно вынул из сундучка старательно сложенную бумажку и, аккуратно расправив, подал.
— Вот кто дал, город дал! Не такие докторы, знаете-смекаете, как ты!
Мажинский смотрел на Доньку растерянно и не знал, что ему сказать. Он то краснел от злости, то насмешливо улыбался.