Правда, Агапка была всего лишь прислугой, а Егор полицаем. После немцев она пришла в колхоз, не чуралась никакой работы, а вот уже около десяти лет в телятнике. И работает хорошо. Даже медалью «За трудовую доблесть» отмечена. Никто ей и не припоминал, что она прислуживала Перебейносу. Правда, говорили, что она несколько лет гуляла с кем придется. Но подросли дети — Агапка образумилась, остепенилась. Даже похорошела. То, что она немного пополнела, было ей к лицу. И когда б не дурная слава, так могло статься, что кто-нибудь и позарился б на нее.
Для Руткевича же главное было, что она старается и что все идет у нее ладно. Потому он относился к ней доброжелательно, хотя и немножко насмешливо. Вот и теперь, встретившись с ней, председатель спросил:
— Агапка!.. Тебе нужен помощник в телятнике?
— А как же, сами знаете, — отозвалась она, выходя к председателю из-за загородки для телят.
— Ну, так принимай кавалера!..
— Ай, не шутите, товарищ Руткевич, довольно и без вас я насмешек наслышалась.
— Нет, я тебе серьезно говорю.
— А кого? — и она, как бы застыдившись, прикрыла косынкой покрасневшие щеки.
— Да Егора Плигавку.
— А что, он уже явился? — удивилась она.
— Заявился! И работы просит.
— Нет, нет, товарищ Руткевич, не хочу его, не хочу.
— А почему? Ты же его хорошо знаешь!..
— Вот потому и не хочу. Что он будет у меня делать?
— Навоз выгребать.
— Работа, по правде говоря, как раз для него. Он же при немцах умел все выгребать. Но теперь пускай выгребает где-нибудь в другом месте. И так мне из-за Перебейноса прохода не давали. Забыли. А явится Егор, снова начнут. Не хочу его, не хочу!
Долго Руткевич уговаривал Агапку взять Егора, и в конце концов она сдалась:
— Ну ладно, пускай приходит, но когда случится кто получше, поменяете? Ладно?
3
Егору дома стало поспокойнее. Даже почувствовал неловкость, что при первой встрече обидел мать. И на другой день, опомнившись от самогонного угара, виновато поглядывал на старуху, которая, заварив крахмал, склеивала кусочки отцовской Библии. Ему даже хотелось, чтоб она поругала его, но она, как всегда, молчала. Всю жизнь она была такой. Работала в доме, на огороде, подавала еду. Да и при немцах не советовала ему идти в полицию, но и не отговаривала. По опечаленным ее глазам Егор видел, что она осуждает его за недобрый поступок — неуважение к памяти старого Сахона.
И потому, когда узнал, что Руткевич берет его на работу, пускай даже к Агапке, старался успокоить ее:
— Ты не волнуйся! Я все сам понимаю! Буду работать так, что ты худого обо мне не услышишь. Ну, порвал книжку. Так это ж я не на отца разозлился, а на книжку, что она неправильно говорит: «перемена, перемена»… а еще на того Исайю, — и Егор отпустил несколько крепких слов по адресу пророка. — Вот встретить бы мне его, этого Исайю, выдрал бы ему бороду, всю сразу…
Но когда мать ушла на огород и он остался один, в нем зашевелилась тревога: как же он будет жить? Ну хорошо, пойдет он к Агапке, а что ему там делать, не за телятами же ухаживать, а, видно, прибирать за ними. Да под Агапкиным началом. Мог ли он тогда подумать, когда обнимался с ней? А теперь она будет им командовать… Слышал ведь, что она еще и при медали… И вдруг испугался за самое главное: она ведь может и о кресте вспомнить, и еще кому-нибудь донести. Не заставили бы отыскать и сдать в казну. Это ж такое богатство. Крест золотой!
И Егор решает: до того, как идти к Агапке, разобраться с крестом. Надо его найти.
Он задумал сразу пойти в лес и откопать спрятанное сокровище. А найти — он уверен — будет нетрудно. Крест, золотой, блестящий, спокойно лежит там, плотно завернутый в суконные тряпки, густо смазанные ворванью. Никто ведь не знает, где он лежит. Даже покойник отец, который привел Егора укрыться на этом островке от красных, когда выгнали немцев. Островок был окружен непролазным болотом, заросшим лозой так, что ничья нога туда не ступала. Помог выкопать землянку, приносил харч и каждый раз успокаивал:
— Будет перемена… будет воздаяние божие…
А сын понимал, что воздаяние у него только одно: золотой крест. Он закопал его под лозовым кустом и обложил это место зеленым и седым мхом так, что и следа нельзя было найти.
Пять месяцев, до самых морозов, отсидел Егор в своей землянке, но перемены не дождался. Приходил отец и тоже приносил невеселые для Егора вести: красные уже далеко загнали немцев, за самую Варшаву. А мороз наступал. Егор зарос, опаршивел, позеленел. Долго они раздумывали с отцом, что делать. Приходила Егору и такая думка, что, может, захватить крест и шугануть куда-нибудь далеко за кордон. Да как туда доберешься? Это ж надо пройти через два фронта — красный и немецкий, а теперь и в поле и в лесу во́йска, во́йска, что и ступить некуда. Легко могут убить, а что уж крест отберут, так и сомневаться нечего. И порешил он не трогать своего тайника, а пойти и объявиться. Ну, дадут несколько лет — отбудет их, а потом вернется, откопает. Вот тогда заживет!..