Ганна подождала минуту, но наконец спросила:
— А что тебе еще нужно, Егор?
— Ганна!.. Ты только послушай меня и не сердись, — сказал Егор дрожащим голосом, — ты одна можешь меня спасти.
— Как это спасти? — ужа недовольно переспросила она. — Может, и у нас уже чего натворил?
— Да нет! У нас я только горы навоза из телятника вывез. А так все хорошо, и за то, что, как люди говорят, когда-то дурного натворил, рассчитался… Вот глянь. — И он вынул из кармана пиджака свою магаданскую бумажку и протянул Ганне.
Но она еще сердитей отвела его руку с удостоверением:
— Я и без бумажки знаю, чего ты стоишь.
— Ну, коли ты знаешь, так я от тебя и этого скрывать не хочу. Довольно мне мучиться! Давай будем вместе жить!
— Что ты, ошалел?! Чтоб я да за тебя? Это мне да нанести такую обиду своему Миколе? А он ведь жизнь отдал за детей и за меня. Вон!.. Вон!.. На тебе же вечное пятно!..
— Разве я виноват, что мать меня такого родила? — пожаловался Егор, касаясь пальцем родинки под ухом в виде жука, которая еще больше посинела от волнения.
— Да не об этом пятне я говорю. Это пятно, может, доктора могут вывести… А о том, что на тебя навечно легло за все твои злодейства… И что никогда и ничем не смыть. Оно вечно на тебе. Уйди! Уйди!.. Прочь!.. Прочь!.. Больше и порога моего переступать не смей, а то скажу сыну, когда приедет, так он тебе такие пятна на морду твою бесстыжую налепит, что будешь знать, — и она просто вытолкала Егора за дверь и еще долго не могла успокоиться: — Вот гад так гад… Это же надо надумать!..
Однако Егор на этот раз не растерялся. Напротив, вторая неудача не сломила его, а укрепила желание добиться своего. «Вот возьму да женюсь на Агапке… Мало ли что я знаю… Да я и сам не такой уж святой». И он от Добриян сразу повернул к Агапкиной хате. Но дома ее не застал.
— Она в телятнике, дежурит сегодня, — сказала Агапкина дочка.
В телятнике, когда поздоровался с Агапкой и посмотрел на нее повнимательнее, — она наполняла кормушки и была в сером, довольно замызганном рабочем платье, — Агапка показалась ему очень уж старой и нескладной. А еще ведь не забылся и Перебейнос, у которого Агапка сидела на коленях, — Егор на миг решил было не признаваться, зачем пришел. Но злоба, неудержимая злоба обожгла его грудь, когда он вспомнил свои неудачи с Волечкой и Добриян, и Егор решил, что он женится хоть на Агапке, хоть на черте. Сдерживая себя, тихо сказал:
— Агапка, давай поженимся с тобой!
— Нет, нет… Я кляну тот день, когда узнала тебя.
— И Перебейноса, — поддразнил Егор.
— И Перебейноса. И всех вас, полицаев! Чтоб вы все посдыхали! — уже кричала она.
— Да ты, может, меня не поняла. Я тебе не погулять предлагаю, а сойтись совсем… навсегда…
— Навсегда?.. Ты сдурел! Хватит мне своего пятна, а еще твое прибавят.
— И ты мне про пятно! — обиделся Егор.
— Да не про то, что на щеке, а про вечное, что на душе у тебя!
— А о своем ты подумала? — наседал Егор.
— Подумала и смываю честным трудом. Оно ведь у меня не такое. Я людей не стреляла.
— И я не стрелял.
— Так за красивые глаза тебя Перебейнос у себя держал? Иди, иди отсюда, а то попрошу Руткевича, так и из телятника тебя выгонят.
Егору ничего не оставалось, как уйти домой. «Все, все кругом против меня». Он долго сидел за столом, как и в тот раз, охватив голову руками, а потом нашел лекарство: вынул из сундука припрятанную бутылку.
9
Праздник Победы пришел в Любово. Нынче он был особенно волнующим. Только солнце поднялось над бором и первые лучи брызнули в окна, точно пчелы из ульев высыпали на улицу люди. Село уже красовалось, по-праздничному убранное, всюду висели красные флаги, а на стенах и воротах полыхали красные звезды. Люди смотрели, что бы еще добавить. Кто украшал окна зелеными березовыми ветками, кто подсыпал желтого песочку на дорожки, ведущие к их двору. С самого утра громко звучали над всем Любовом победные марши. И конечно, стайки ребят в белых рубашках и белых блузочках с алыми галстуками, как голосистые пташки, уже щебетали на просторном дворе сельской школы.
Все село готовилось особенно торжественно отметить этот день. А он и был необычным. Ждали приезда уважаемых гостей-соседей: из литовского колхоза «Пергале» («Победа») и из латышского — имени Райниса. Любовцы вместе со своими соседями провоевали в партизанах всю войну и, помогая друг другу, налаживали хозяйства. Хлебнули вволю и горя, и еды впустомятку, и тяжкого труда; ходили в лохмотьях, случалось и подпрягаться, чтоб тащить плуги и бороны. Зато теперь глянешь на них в праздник — не узнать. Недаром кое-кто из стариков шутит, что их односельчане не хуже своих бывших панов одеваются.