В Шамборе они едва не поссорились. Увидев крышу замка, доктор остолбенел от восторга: это был маньеризм, вызывающий в памяти картины известных сюрреалистов и в то же время иллюстрации из истории искусств герцога де Берри; а на одном из окон — слова, нацарапанные Франциском Первым: «Souvent femme varie»[2]: тут-то и родилась у Хонига смелая мысль использовать все это для рекламы крефельдских фабрик искусственного шелка, принадлежащих господину Шмицу; когда они вернутся в Швейцарию, он сразу же обсудит свой замысел с Уэги.
— Знаете, что сказал о крышах Шамбора Шатобриан? — обратился он к патрону.
Тот очнулся от мрачного созерцания окон в первом этаже: они были заколочены необструганными досками.
— Понятия не имею.
— «Шамбор напоминает женщину с развевающимися по ветру волосами», — процитировал доктор без запинки, ибо только что просмотрел путеводитель.
— Вздор! — отрезал господин Шмиц. — Посмотрели бы лучше, в каком состоянии замок.
Доктор с тревогой отметил, что в голосе шефа проскользнула едва ли не личная неприязнь к нему, Хонигу.
— Над этой штуковиной двенадцать лет гнули горб две тысячи рабочих, — прибавил господин Шмиц. — Шамбор нелегко достался Франции. Вам известно, что этот король… как там его?
— Франциск Первый.
— Так вот, этот субъект организовал при своем дворе финансовый совет, обиравший страну, чтобы выстроить замок.
Доктор, разумеется, этого не знал, и господин Шмиц продолжал рокотать:
— Для меня, кстати говоря, это важнее, чем трепотня каких-то писателей и искусствоведов. Подумаешь, маньеризм! Заботились бы лучше, чтобы эта штуковина не приходила в упадок!
Опоясанный багряно пламенеющим парком, светящийся в вечернем полумраке на подстриженных лужайках, Шеверни несколько примирил его с отношением французов к своему прошлому, которое в целом было непозволительно «обшмыгано». «Обшмыганный», размышлял доктор, в изнеможении откинувшись на подушки рядом с шофером, который вел машину в Бурже, в этом вульгаризме есть древний германский корень, означающий на всех скандинавских языках «старый». Почему его так волнует, что старое естественно становится «обшмыганным», продолжал злиться доктор, вглядываясь в скользящую за окнами машины тьму; его опять зазнобило, голова стала чугунной. Со вчерашнего вечера они «отработали» два собора и одиннадцать замков; доктор нервно посмеивался втихомолку: он, приверженец приятно-снобистского стиля в путешествиях, никогда не подумал бы, что может так влипнуть.
В отеле Бурже он, извинившись перед Шмицем, тотчас отправился к себе. И хотя он принял две таблетки аспирина, уснуть не удавалось, температура держала его в состоянии оцепенелого полузабытья. В просторном номере, где лежал доктор, было темно, несмотря на раздвинутые шторы, так как улица ночного города не была освещена; лишь красный ромб фонаря на табачном киоске отбрасывал слабый отсвет на потолок. Часов около десяти раздался стук в дверь, это господин Шмиц пришел справиться о самочувствии своего попутчика.
— Хорошенько пропотейте, и к утру все как рукой снимет, — посоветовал он.
— До потения, знаете, никогда не доходит. Температура у меня держится недолго, повысится чуть, редко когда побольше, и сразу же падает.
— Сильный жар, если сильно потеешь, куда лучше, — заметил господин Шмиц.
Вздохнув, он пододвинул себе стул. У него явно кошки скребли на душе.
— А я тут побродил с часок, — сказал он.
— Господи, неужто вам еще мало? — удивился доктор.
Господин Шмиц пропустил вопрос мимо ушей.
— Побывал, кстати, у дворца некоего Жака Кёра. Уже совсем стемнело, но я все хорошо рассмотрел. В путеводителе сказано, что Жак Кёр был казначеем Карла Седьмого, того самого, которого посадила на трон Жанна д'Арк. Это правда?
Доктор кивнул.
— Да, Жак Кёр был действительно крупный делец. Субсидировал войны Карла Седьмого с Англией.
— Вот видите, даже Жанну д'Арк кто-то субсидировал. И заметьте, это не лишает ее величия. Ведь кому-то нужно было выложить деньги ради идеи. Всегда нужны люди, которые выкладывают деньги, чтобы идея стала действительностью.
Его голос звучал так, будто он сделал величайшее открытие, а не повторяет зады. Доктора разбирал смех, однако в грузном человеке, сидевшем у его постели в неосвещенном гостиничном номере, вдруг проступило что-то мучительно-тоскливое — господин Шмиц смахивал сейчас на нахохлившуюся грустную птицу, — и доктор не рассмеялся, решив, впрочем, не упустить возможности взять реванш за два собора и одиннадцать замков.
— А вы, — спросил он, — ради какой идеи вы выкладываете деньги?