Гул голосов в зале. Юный Нотт мрачнеет. Юный Гойл почти плачет. Гриффиндорцы что-то решают. Юная Гринграсс сцепила зубы, она выдержит. Вороны в ужасе. Легче всего барсукам, хотя и там… Потому что про своих родителей они все знают и многое понимают.
— Поэтому нам всем надо подумать, как сделать так, чтобы они или изменились, или не заметили изменений, произошедших с вами. Давайте решать.
После минутной паузы зал будто взорвался и осыпался мириадами осколков. Дети спорили, искали варианты… Что подходило одному, не подходило всем. Девочки из чистокровных семей просто боялись… Некоторые дрожали, некоторые плакали, предвидя то, что с ними сделают дома в рамках «обычного воспитания юных дев». И, чувствуя это, к ним подходили, усаживали рядом, обнимали, даря покой и некоторую уверенность. Здесь и сейчас дети, да и взрослые, пережившие ритуал, поняли, что чувствуют, когда другому больно. Возможно, это было подарком, возможно, просто особенностью чистой души…
Эмпатия. Умение сопереживать чувствам другого человека. Здесь и сейчас в замке Хогвартс были только люди, чистые душой. Но именно в этом и была проблема. Дети, остро чувствующие не только чужую боль, но и подлость, двуличие, злобу. До боли чувствующие дети были не приспособлены для жизни вне этих стен. Особенно чистокровки из семей, в которых не было места доброте. Все, находившиеся в замке, понимали, насколько это большая проблема.
Уже почувствовавший новую способность и едва удержавшийся от рвоты при виде чиновника из Министерства, директор также понимал всю глубину ямы, в которую их ввергла чья-то воля. Потому он достаточно быстро нашел решение, которое и постарался озвучить. Не сразу, но ему это удалось. После долгих споров, рассуждений, размышлений решение было принято. Потому что альтернатива была только одна — изоляция. А это очень тяжело и очень больно. Никто по доброй воле не подвергнет разумное существо боли. Так думали дети.
***
К счастью детей, они даже не догадывались о том, что думали взрослые, особенно из приближенных к Ее Величеству кругов. Самоуправство маленьких волшебников заставило действовать активнее там, где необходима была неспешность. Однако все произошедшее сулило и… Впрочем, об этом слишком рано даже думать.
Первый за Мерлин знает сколько лет бал в старинной школе волшебства приглашал гостей. Приглашения были составлены таким образом, что отказать не смог никто из родителей учеников. Ко всеобщему удивлению, прибыли даже обычные люди и представители Министерства магии, даже сам Министр, на свою голову, явился.
Школьникам было достаточно сложно находиться рядом со многими из приглашенных. Их тошнило, им хотелось помыться, они были на грани истерики, ведь дети далеко не всегда умеют владеть собой. И это несмотря на специальные блокирующие артефакты, которые в спешном порядке сделали для всех.
Люди входили, собирались в кружки по интересам, ожидали начала. Они привычно играли в странные игры, стараясь урвать что-то, детям уже совсем непонятное. Многих взрослых окружала склизкая болотная аура, символизируя грязь в их душе. У некоторых можно было почувствовать следы убийств, жажду крови. Зрелище для понимающих людей было ужасно-отвратительным. А все дети были уже понимающими. Вот расплакалась одна девочка, другая… Вот осел, держась за сердце, мальчик… дети теперь видели и понимали…
Перед балом Гарри поговорил с мальчиками, а Гермиона — с девочками. Певереллы должны были подготовить детей к тому, что Магия, возможно, накажет их родителей. Дети легко соглашались, потому что в их понимании, за редким исключением, родители были самыми правильными, добрыми и хорошими. Но истинное положение вещей многих испугало… И когда начался ритуал, юные эмпаты замерли, молясь высшим силам…
***
На этот раз все, буквально все пошло не так. Ритуал начался, но люди не становились другими, они в своих видениях становились собственными детьми. Такими, какими те стали после всего произошедшего. И уже сквозь эту призму оценивали себя-родителей. Мерзкие, отвратительные желания урвать себе денег, положения, власти. Причем власти не ради чего-то, а ради самой власти. Кому-то нравились чужие мучения, кто-то считал других почти животными, а кто-то… ох, это даже описывать мерзко, не то, что видеть.
Чувствуя брезгливость своих детей, взрослые в своих видениях менялись. Они такими были не всегда — их так воспитали. Иногда — физически выбивая детское сострадание. И вот теперь вернулось к ним все. И боль, и бессильная злость, и даже ненависть к тем, кто посмел…
Лорд, находясь в теле своей дочери, видел свою же улыбку во время наказания, а наказывать ее он любил. Это было так мерзко — предательство родного человека. Это было так больно — нет, не само наказание, а вот эта вот улыбка. Неужели я такое чудовище?
Еще один «аристократ» переживал тот прессинг, которому он подверг сына, прививая тому жестокость и безразличие. Все, к чему привязывался мальчик, уничтожалось — от котенка, подобранного в саду, до любимого паровозика. Причем уничтожалось на глазах ребенка. Но это же для его блага!
Женщина, учившая дочь манипулировать слабостями мужчин. Как это, оказывается, мерзко выглядит. Как это отвратительно — до рвоты. Как это подло — учить невинное дитя такому… Ей же будет лучше.
Ничем не примечательный клерк, рассказывающий детям о том, как обманул человека. Не задумываясь, зачем, считая это доблестью. А ведь тот человек приходил к нему, как к последней надежде. А если бы я был на его месте?
Уроки подлости, уроки жестокости, уроки лицемерия, уроки лжи. Все это, закрепленное болью. Причем душевная боль была намного сильнее физической, хотя и последней хватало. Отцы семейств с каким-то садистским удовольствием буквально истязали своих детей. Наказание болью порождает страх, а не исправление. Но так воспитывали их, так воспитывали и они. Бездумно следуя заложенному алгоритму, считая это высшим благом для ребенка. Вырастет — поймет и спасибо скажет.
Кто-то был в состоянии измениться, кто-то нет. Кто-то понимал, что он творил, и раскаивался, кто-то наслаждался мучениями ребенка, даже будучи в его теле. Кто-то плакал вместе с дочерью или сыном, тяжело переживая их взгляд на себя, а кто-то был готов болью выбить слезы. Ну и, конечно, были те, что не считали своих детей способными на чувство… И те, кто думали, что дети — их рабы. Поэтому, ради вашего же блага…
Кто-то изменил себя, свою душу, начав сопереживать. Кто-то клялся, что никогда-никогда. Но были и те, кто не желал понимать, кто считал детей игрушками, а себя — великим властителем. Такие были наказаны.
Но были и те, кто не имел детей в Хогвартсе и пришел, чтобы «посверкать», им так же не удалось избежать этой участи, и им так же дали шанс. Шанс измениться.
***
Служба Безопасности Короны не зря получала свое щедрое финансирование. И, когда в одном шотландском замке Магия испытывала людей, Гарри с Гермионой были экстренно вызваны из замка. Некоторые находки требовали их немедленного присутствия. По какой-то причине, возможно, просто интуитивно, Гермиона попросила директора Снейпа сопровождать их.
Что еще задумали эти несносные дети? Ого! То есть они сотрудничают с маггловскими спецслужбами? Неожиданно. Впрочем, об этом можно подумать потом. Что же произошло?
Ну собака, чем-то неуловимо знакомая собака… Неадекватно себя вела? Просят залезть ей в голову? Собаке?! Ну хорошо, хорошо, не надо на меня такими умоляющими глазами смотреть… Гермиона чем-то неуловимо напоминает Лили… Не могу поверить, что она смогла.
— Легилименс… Что?!
От громкого выкрика, где-то дальше рыка директора, все, находившиеся в допросной, отступили на шаг. На лице Северуса Снейпа проступила ярость, бешенство, потом непонимание, и наконец он расхохотался. Собака же зарычала, оскалившись.