Поэтому, слегка возбужденный, я сбежал вниз, на первый этаж, где был мой кабинет, надеясь, что там ждут меня разные важные донесения, которые направят мои мысли в другое русло. Однако, к моему удивлению, дежурный прежде всего доложил мне, что меня с раннего утра дожидается какая-то дама.
Значит, вот оно что. Предчувствие не обмануло меня. Дама пришла ко мне, хочет говорить со мной. Ах, это было так необычно! Я едва смог взять себя в руки: ведь надо было ее принять.
Минуту спустя она сидела передо мной и явно наслаждалась моим смущением. Ее большие глаза, наполовину прикрытые длинными ресницами, бестрепетно смотрели на меня. Они все время следили за моим взглядом, словно желая проникнуть в мое сознание и навязать свою волю, но ее пренебрежительная усмешка, мелькавшая на выразительно очерченных и сильно накрашенных губах, свидетельствовала о том, что это всего лишь некрасивая, беспардонная игра избалованной, надменной пани, сознающей свое превосходство. Очевидно, мужчины избаловали ее, поклоняясь ей как богине, и она, еще ни разу не встретив отпора, привыкла приказывать и взглядом.
Впрочем, она могла стать такой до бесцеремонности уверенной и надменной и от постоянного сознания своей красоты. До того дня я уже не раз слышал восхваления хищной и витальной красоты полек, однако в этих похвалах всегда присутствовала и большая доля похотливости того, кто эту красоту восхвалял. Но теперь я был поражен и, признаюсь, ощутил смятение. Женщина, сидящая передо мной в непринужденной позе благородной дамы, была не иначе как воплощением дьявола. Сегодня я уже не могу сказать, что в ее облике подействовало на меня сильнее всего — был ли это именно тот невыносимый взгляд глаз, расширившихся от нескрываемой любовной жадности, или смелые дуги бровей, или слишком выдающиеся скулы с естественным румянцем на очень нежной коже. А может, это была чувственная нервозность слишком большого рта, или прозрачность длинных пальцев правой руки, с которой она стянула кожаную перчатку, вероятно, лишь для того, чтобы сделать какой-либо решительный жест, или, может, поразительно красивая линия длинных, стройных ног, явственно вырисовывавшаяся под узкой, обтягивающей юбкой. Но я и сейчас еще помню, с каким самоотречением превозмогал я волнение, теснившее мою грудь. Нет, ее очарованию невозможно было противостоять. Стоило мне скользнуть взглядом по какому-нибудь соблазнительному месту, как все мое тело начинало пылать и я не мог прогнать мысль о ее пьянящих поцелуях.
Сначала она заговорила по-французски. Заметив, однако, что я не понимаю, с легкой усмешкой перешла на немецкий. Из вежливости я сообщил ей, что лучше понимаю по-польски.
После нескольких довольно небрежно брошенных фраз она с некоторыми условностями дала понять, что хочет сообщить мне нечто важное, но не доверяет моему адъютанту, который в это время находился в моем кабинете. Тот, впрочем, понял это и под предлогом, что ему надо разослать распоряжения на день командирам подразделений, вышел.
Тогда она с иронией спросила меня, не забыл ли я про приказ об обязательной сдаче оружия.
— А что, в этом возникла необходимость? — спросил я вежливо, чтобы опередить ее признание, и уже наперед допуская, что в таком случае мне придется кардинально смягчить строгий приговор военного суда, а то и вовсе отменить его.
— Ах нет, я не имею этого в виду, — сказала она, будто читая мои мысли. — Я знаю, что вы могли бы дорого поплатиться за такую поблажку, — продолжала она, стягивая перчатку и с другой руки. — Напротив, я пришла предостеречь вас.
— Буду вам признателен, — ответил я как можно приветливее, надеясь, что все это лишь словесная игра, цель которой состоит в том, чтобы как-то сблизить нас, создать атмосферу интимности.
— Я знаю человека, который умышленно прячет оружие, — заявила она в ответ, глядя на меня прямо и открыто, чтобы у меня не осталось сомнений в ее честности.
Разумеется, это было чересчур. Ничего подобного я от нее не ожидал. Я не сразу нашел слова, которые хоть немного смягчили бы мое изумление: мог ли я предполагать, что такая благородная дама унизится до доноса! И при этом я сознавал, что попал в неприятную ситуацию. Издав приказ об обязательной сдаче оружия, я не рассчитывал на то, что мне придется принимать крайние решения. Люди будут достаточно умны, говорил я себе, они не дадут повода для принятия крайних мер. Одни подчинятся приказу, другие испугаются и хотя бы будут достаточно осторожны во время моего пребывания здесь. Но я, как видно, просчитался. Я не предполагал, что появятся доносчики. Эта дама хотела испытать меня. Надо было действовать решительно, быстро и безжалостно. А я испугался этого. Нет, военная служба еще не настолько испортила меня, чтобы я с легким сердцем принял на себя роль убийцы. Я все еще слишком высоко ценил человека, хотя и видел уже его униженным. Всякий раз, когда возникала опасность, что мне придется поступиться своим человеческим достоинством, меня охватывал ужас. И сейчас это, видимо, ясно отразилось на моем лице.