И он ушел.
После его ухода Валдис и сам плюхнулся в кресло.
— Ты зачем, собственно, заходил? — спросил Андрей.
Валдис в кресле напоминал пастора, развеявшего невеселые думы чаркой вина. Пастор резвился вовсю.
— Я только хотел тебе напомнить, — сказал он, перекатываясь в кресле, — что завтра у нас заседание. Внеочередное.
— Ах, да, — сказал Андрей. — Аарон Львович, занесете в ежедневник на… шесть часов? Верно?
— Да.
— И это все?
— Андрей, — проникновенно сказал Валдис. — Прости.
— За что?
— Даже не представляю, как он увязался за мной. А насчет этого номера ты не волнуйся, никуда он не побежит. Да и мы с тобой…
— Могила?
Валдис улыбнулся.
— Могила!
— Вот и славно, — сказал Андрей. — Я сейчас собираюсь наведаться в Контору, к Глейзеру. Пойдешь со мной?
— Нет, мне еще надо в архив заглянуть. Я с этим и шел: тебе сказать и в архиве порыскать.
— А что там?
— Да так, сущая ерунда. Пока ничего не ясно.
— Ладно, как знаешь. А что К.?
— Мрачнее тучи.
— Не знаешь, почему?
— Одни слухи.
— Слухи — это непроверенный источник информации. Ты проверял?
— Не проверял и проверять не буду. Тем более, завтра, вероятно, все узнаем.
— Ага.
Андрей сунул под мышку футляр с чертежами и вышел. Он придал лицу строгое выражение и сбежал по ступеням парадного. Мельком предъявил пропуск.
— Ну, как служба? — крикнул он.
Но голосу не хватало бодрости. И уверенности.
Солдат вытянулся в струнку.
Андрей вышел на улицу. “Когда-нибудь у меня вежливо попросят документы. Саботажник. Враг народа”. Он остановился и поглядел в холодные небеса.
* * *
Вероятно, у Глейзера сейчас все было по-прежнему, без малейших изменений. Это было легко себе представить. Даже напрягаться не надо. В соответствии с утвержденными на всех уровнях директивами поступают в разработку новейшие механизмы по системе “ультрабыстрого взаимодействия”, кропотливо заносятся в необъятную картотеку “гениальные” усовершенствования, ведомственные записки курсируют по запутанному в своей структуре департаменту… Жизнь бурлит. Жизнь не знает пощады.
“Сволочь он рыжая, и — больше ничего, — подумал Андрей, ежась. — Боже, как холодно!..”
Он вспомнил, с каким детским восторгом Глейзер рисовал ему перспективы использования “первоматериала”. И где это все? Господи! Сколько топчемся, а все без толку, катастрофу не предупредить. Это страшно даже подумать.
“Андрей! — говорил ему вчера Глейзер и вис у него на плече. — Они ведь там ничего не понимают. Они думают, что можно вот так всех… Это даже хуже, чем у фрицев! — при этом он обращал свой пьяный горючий лик к окну, а затем заглядывал Андрею в глаза. — Но мы молодцы? Верно? Скажи!..”
“Молодцы, — устало отвечал Андрей и морщился, всасывая без закуски очередную стопку водки. — Во всяком случае, мы хотя бы не сволочи”.
“Верно! — рыдал с восторгом Глейзер, наваливаясь на него и утираясь полой пиджака. — Сопротивленцы!”, — провозглашал он с достоинством.
Андрей ничего не отвечал.
Это было вчера. И так было всегда. Почти каждую неделю.
А сегодня — они чуть не погорели с этим докладом.
Глава 5
Он свернул за угол и замедлил шаг. Обычно людная улица могла похвастаться всего лишь двумя пешеходами — два согбенных старика тащили бумажные свертки в авоськах, насквозь пропитанные чем-то жирным. Видимо, без этих свертков им уж никак было не прожить, раз рискнули здесь показаться. Район пользовался дурной славой, хотя оснований для этого не было. Наоборот, в последнее время даже усилили патрули. Андрей как раз прошел мимо одного из таких, состоящего из трех человек в шинелях с белыми повязками на руках. Его спокойно пропустили, даже не глянули в его сторону, а вот старика, который был поближе к Андрею, попросили задержаться — старик заохал и заахал, полез за пазуху за документами, которые, разумеется, куда-то запропастились.
Он прошел еще с полквартала и очутился перед магазином, под которым стоял грузовик. Шофер заносил внутрь поддоны с хлебом, зажав сигарету в губах. Стекла витрины затянуло инеем. У магазина выстроилась очередь. Стояли совсем малые дети. В этих сосредоточенных лицах сквозь темные глаза и бледные лбы угадывалось будущее отношение к жизни, взвешенное и рассудительное, знающее цену всему на свете, и в первую очередь — куску хлеба.
“Плохо я знаю, как они живут, — подумал Андрей со стыдным чувством. — Разжирел на своих пайках… Но с другой стороны — они сами ничего не знают”.
Большей частью деятельность Четвертого отдела перевиралась и вырождалась в безобразнейшие слухи.
В первое время город сильно страдал от криминала, и немало сил было потрачено на его “зачистку”. Примером тому служила банда “жмуриков”-мародеров. Они нарисовали себе на пальто кости, чтобы издали походило на скелет, и орудовали почти повсеместно. Это был очень умный ход. Лица никто не мог запомнить, видели только скелеты. Очень их люди боялись. А уж про домыслы и говорить не приходится: и на помеле летают, и на крышах, как филины, круглыми сутками сидят, и в окно к тебя заглянут, и взглядом приморозят, и в воздухе раствориться могут… Отчаянные были ребята. У Андрея целых три тома дознаний скопилось. Словно вся эта шушера только и ждала конца войны, чтобы хлынуть из всех щелей.
Улица пошла под уклон. Ее облик с каждым метром менялся — подворотни надежно забраны, парадные заколочены.
На углу под шикарными кариатидами из окна своей кабины ругался таксист. Патрульный, выпучив глаза, рассматривал его пропуск. Он всячески вертел его в руках и сердито поглядывал на таксиста. На заднем сиденье испуганно жался профессорского вида тип.
— Как вы вообще сюда проехали? — удивлялся патрульный. — Вы же знаете, какая это зона.
— Я проехал! — иронизировал шофер. — Он спрашивает меня, как я сюда проехал!
Патрульный налился кровью.
— Там же везде посты! — рявкнул он, склоняясь к таксисту.
— Молодой человек! Если мне надо, если пассажиру надо…
— Да вы хоть знаете, что с вами будет, если я вас сейчас арестую?
Перед длинным зданием Конторы царило необычайное оживление. Андрей испытал беспокойство: собралась толпа, которой здесь никак не должно быть, над горящими фонарями поднимался в стылое небо пар тысяч глоток. Беспокойство пока было незначительным, но с каждым шагом усиливалось. Он вертел головой во все стороны, стараясь уразуметь суть происходящего, и все равно ничего не понимал. Вдоль площади перед Конторой шумной колонной растянулись грузовики.
Глядя поверх голов, Андрей стал пробиваться к Конторе и снова наткнулся на патруль.
— Извините, — пробормотал он, предъявляя пропуск.
Он вошел в толпу. Его толкали и вертели во все стороны. Никто не обращал внимания на его погоны. Он вернулся назад к патрулю.
Пожилой патрульный, сильно обозленный, удерживал одной рукой за шиворот мальчишку лет двенадцати. Мальчишка вырывался. Лицо у него было в слезах, шапка слетела, и он танцевал на ней, не замечая этого. Под мышкой был зажат большой желтый конверт.
— Что ты здесь делаешь? — грозно допрашивал патрульный. — Только правду!
Ноздри патрульного свирепо раздувались, как у потрепанного в схватках бульдога. Напарники с любопытством наблюдали за происходящим, они даже улыбались.
Малец громко и отчаянно заверещал.
— Я курьер! Мне надо! Отпустите меня!
Патрульного это позабавило. И то, что “курьер”, и то, что ему “надо”. Он с изумлением оглядел своих товарищей, как бы приглашая их поучаствовать в комедии. Кружок патрульных сузился. Мальчишка завертел головой и низко присел, повиснув на руке патрульного, уверенный, что ему сейчас не поздоровится.