— Ну, не должны ходить, — пожал плечами Аркашка, — чего им тут делать. Хотя… Чудовища, разве их разберёшь.
— Руки помой, — сказала Жану Лизавета, — грибы пропустим.
— Прямо уж!..
Жан не поверил, но достал из торбы клок пакли, собрал росы и вытер ладони, бормоча: — Не знаю я, как грибы пахнут! Вот придумала…
— Двинулись, — приказал Мустафа.
Скоро внизу захлюпала низина. Слон раздвинул рылом стену камыша и скользнул в озеро. По бокам его забурлило — ноги зверя вывернулись, расплющились и стали похожи на ласты.
Над водой чуть развиднелось. Жан крутил головой: вот скользят назад листья кувшинки, извивается среди ряски, удирая, питон. Оранжевые лягушки, растопырив лапки, меланхолично качаются на волне, пучат огромные глаза.
Водяной бугор перед мордой слона расцвёл серебром: бросилась в стороны стайка мальков. Раздался громкий шлепок — ударила хвостом большая рыба. Мелькнули посреди буруна острый плавник и полосатая спина; не выдержал соблазна большеротый окунь. Красавец! Хищник выскочил в воздух и на мгновение замер, завис во всём великолепии мощного, золотисто-зелёного, длиной чуть не в рост человека тела.
Снизу и слева стрельнули хоботы. Окунь извернулся, выгнулся дугой, уходя от удара в брюхо, но тут же справа метнулись ещё два хобота, мгновенно настигли и разорвали рыбу на куски. Слон приподнял рыло, раскрыл пасть и сглотнул добычу.
— Умничка, а? — гордо, будто это он сам поймал и съел рыбину, сказал Аркашка, и похлопал слона по спине.
Туман снова сгустился, на фоне сереющего неба встала зубчатая стена кустов. Не замедляя хода, зверь вломился в эту стену и выскочил на топкий берег. Воздух наполнил влажный, сытный грибной аромат.
Прибыли.
Неподалёку, шагах в двухстах, кошачьим ухом поднималась в небо скала-гриб. Треугольная, с завёрнутыми внутрь краями. Кромка гриба поросла чем-то, похожим в сумерках на шерсть. Грибы теснились на приозёрной равнине, нависали как стены, закрывали небо. Солнце встало, и грибы на фоне рассвета стали совсем чёрными, а их контуры окрасились в золото.
Первые два Мустафа забраковал — перестояли.
— Горько пахнет, неужели не слышишь? — ответил он Жану. — Собрать сможем — домой не довезём.
Жан не ощутил разницы, но как Мустафе не верить? Ни Жана, ни Лизаветы на свете не было, а Мустафа с Аркашкой уже по грибы ходили.
Наконец остановились.
Вблизи гриб не походил ни на ухо, ни на стену. Если внизу, у самых мхов, он ещё напоминал гладкий, отполированный дождями и ветром каменный монолит, то выше — огромные пчелиные соты или рыбачью сеть, вдавленную в высоченный кусок сливочного масла. Сеть, сплетённую из очень толстой, примерно в рост человека, бечевы. Шестигранные, неправильной формы ячейки покрывали всю изнанку гриба.
— Этот — хорош, — сказал Мустафа. — Смотрите — растёт ещё!
Жан нагнулся. Самая ближняя к земле сота дрогнула и поползла вверх. Её нижняя граница набухла, затем её разрезала янтарная трещина. Края её стали расходиться, загибаясь с обоих концов раз, потом другой. Ещё немного — и вот новая ячейка!
— Ладно, насмотритесь ещё, — сказал Мустафа. — Лизавета — жди тут, мы пошли. Жан, не забудь мешки.
Он прорезал мясистый желеобразный лепесток, закрывший соту, и прямо со спины слона шагнул в открывшуюся трубу.
Там оказалось не так уж и темно. Свет пробивался сквозь внешнюю поверхность, сочился с потолка и стен. От запаха закружилась голова, а рот наполнился слюной.
— Не стоим, дальше идём! — скомандовал Мустафа. Мякоть гриба гасила звуки, поэтому голос Мустафы показался Жану каким-то неживым.
— Маску надень, олух! — ругнулся Аркашка.
Жан опустил на лицо щиток из рыбьего пузыря. Вовремя. По бугристому, испещрённому порами, похожему на кишку потолку пробежал спазм; на маску брызнуло соком. Жан достал ветошь, вытер, чтобы не проело. За остальное облачение он не боялся. Его мастерили из кожи червя-грибоеда, крепкой и надёжной, но непрозрачной.
Мустафа шёл впереди. Со спины он, одетый в жёсткие куртку и шаровары, выглядел, как вставший на дыбы червь. Сзади тускло отсвечивал маской Аркашка, тоже одноглазый червяк с длинными лапами. Напугаться можно, если встретить в темноте. Страхолюдины, точно! И сам он не лучше.
Под ногами шуршало и чмокало. Пол пружинил, но иногда становился рыхлым, ноги проваливались, и тогда двигались медленно, с трудом.
Миновало с четверть часа, не меньше. Труба окончилась очень широкой, но низкой и неглубокой камерой, заросшей, как паутиной, множеством волокон и тяжей. Слева и справа бесконечными рядами темнели устья таких же труб, а на стене впереди теснились гроздья спор. Цель их похода, единственное, что в этой махине можно есть, не рискуя отравиться.