Нога подвернулась на мокром камне, стопа потеряла опору. Жан взмахнул руками, извернулся, пытаясь устоять на краю обрыва, но сорвался. Сердце ухнуло в холодную пустоту, Жан закричал, но ставший вдруг твёрдым воздух лишил его голоса. Чистое небо вверху скачком затянула серая пелена. Засвистел в ушах ветер. Тело застыло, и даже пульс замолчал. Словно сердце ждало, как острые камни…
— Не задерживайтесь там с девкой, — сказал Панкрат. — Чего возитесь?
— Хорошая девка пропадает, — сказал Мустафа. — Может, попользуем напоследок?
— Своих пользуй, — процедил Панкрат. — Войны хочешь? Настоящей войны?
Мустафа замер, разглядывая Панкрата.
— Ты прав, — сказал он. — Я — дурак и головой не подумал. Сейчас нам всем плохо.
Панкрат дёрнул щекой.
От края вернулись хмурые охотники.
Аркадий остановился возле Панкрата, помолчал, выбирая слова:
— Что, брат, перезимуем теперь?
— Теперь — да, — ответил тот, — теперь — хватит припасов. Расходимся!
— Стой, — поднял руку Мустафа. — Мальчишку отдай?
Панкрат виновато покрутил головой и полез в кусты. Вернулся, прижимая к себе спящего ребёнка.
— Конечно, — сказал, передавая мальчика Мустафе. — Прости, забыл.
— Квиты, — буркнул Мустафа и, не оборачиваясь, пошёл прочь.
Лизавета увидела Мустафу с ребёнком на руках и рванула ему навстречу, забыв, что сжимает в руках вибриссы. Обиженный слон завозился и загудел. Девушка не услышала. Она целовала и ласкала брата. Филька лупал глазами и сонно отмахивался.
— Спасибо, вот спасибо-то! — радовалась Лизавета. — Мы всё обыскали, о плохом думать начали. Он где был? А Жан?
— Нету больше Жана, — сказал Мустафа. — С ксени связался, сам ксени стал. Вот, мальчонку украл, едва отбили!
Лизавета охнула и крепче прижала Фильку к груди.
— Поехали, Лизавета! — сказал подошедший Аркашка. — Для тебя всё, ну, почти всё закончилось, а нам ещё с Жановым отцом говорить. Давай мальчишку. Не бойся, не уроню! И трогай уже.
…ударят в спину. Вместо этого его приняла тонкая сеть. Застонала, растянулась — и подбросила Жана вверх. Раз, другой — сеть успокоилась, и Жан повис, словно в гамаке. Сквозь мелкую ячею он увидел бесконечную, тянущуюся в обе стороны каменную стену. Ниже начинался более пологий склон, заполненный щебнем и валунами, между которыми извивалась тропинка и росли ели. Сеть была растянута между вершинами елей и вбитыми в скалу ржавыми крючьями. Вершина скалы терялась в близких облаках.
Жан завозился, пытаясь встать на ноги.
— Аааа!..
Чуть в стороне, не переставая визжать, упала Маринка. Жана опять подбросило и уронило, потом девушка скатилась к нему и замерла, дрожа и всхлипывая.
Снизу задувало холодом. Надо было уходить, пока ветер не выстудил их до костей. Они кое-как поднялись и двинулись в сторону ближайшего дерева.
— Бегу-у… — внизу появился совсем седой — Жан никогда раньше не видел таких старых людей — дед. На спине он тащил ворох тряпья. — Спускайтесь скорее, там лесенка есть! И ведь всё время нагишом кидают! Одёжки жалко?
Едва спустились, старик накинул Маринке на плечи что-то тёплое:
— Вот так. Мальтузианцы ваши дурные, что: детишек всех перекидали, за взрослых принялись?
— Кто? — не понял Жан, пытаясь попасть в рукава. От холода и запоздалого страха не слушались руки.
— Да эти, ваши, — старик мотнул головой в сторону вершины. — Постойте-ка, сейчас обувь найдём. Не ахти, но спуститься хватит…
Федрылич — именно так или похоже назвался дед, а Жан не переспросил — был сторожем при сетке, человеком не самым важным, и за годы выжил из ума. Он рассказывал, как давным-давно люди спустились сюда на большой железной птице, а потом рассорились и разделились; половина осталась внизу, а остальные полезли на гору… А потом Жан слушал вполуха, потому что любому понятно, что железная птица летать не может и сразу упадёт. Даже ксени — Жан покосился на Маринку — летают на живых тварях. И детишек никто, конечно, не кидал. Как же это возможно — маленьких с обрыва сбрасывать? Придумал дед… Хотя… их-то сбросили, но чтобы деток?
За лесом потеплело, тропка стала пологой, и начался луг. Посередине луга торчала серая гора, похожая на спору, зарывшуюся одним концом в землю. Она была покрыта дырами, и к самой большой вела блестящая лесенка.
— Оставили, видишь, вход для ребятишек, — сказал Федрылич, когда они подошли вплотную. — Деревня ниже, — он махнул рукой. — А это… Пусть играют.
Изнутри, в самом деле, раздавались детские голоса.