Все вышло очень неожиданно. Бернар после вечернего разговора по телефону не задал ей ни одного вопроса, но в понедельник утром объявил, что нужно немного помочь ему.
Эвелин согласилась скорее не из чувства уважения к шефу, а чтобы не сойти с ума от тоски и обиды, и принялась исполнять его мелкие поручения. К вечеру она обнаружила, что фактически сама занимается оформлением документов. Причем не только собственных, но еще Бернара. Но, к ее великому изумлению, пока она этим занималась, тоска и обида куда-то ушли, уступив место приятной усталости. Эвелин мысленно поблагодарила Бернара и поехала домой к Рене.
Во вторник повторилось то же самое, только в еще более скоростном режиме. В среду она уже покупала билеты и созванивалась с коллегами, утрясая вопросы размещения в номерах базы. В четверг обсуждала с журналистами, которые летели с ними, планы сотрудничества и список тем для сайта. В пятницу утром она уже забыла, что ее выселили, что Себастьян женится — ее волновал метеопрогноз для северо-запада Канады, денежные поступления на пластиковую карту и устройство комнат в номерах, где предстояло жить.
В общем, судьба распорядилась так, что сначала Эвелин почти и не заметила его. Хотя, видит бог, таких, как Шарль, трудно проглядеть в толпе пусть даже симпатичных журналистов.
Уже потом, много-много времени спустя, когда жизнь непоправимо и счастливо изменилась, когда все события, начавшиеся в этот безумный апрель, ушли в прошлое, Эвелин часто задавала себе вопрос: как такое вообще могло произойти? На нее кто-то наслал колдовство или она была в шорах? Но ни тогда, ни потом Эвелин не находила ответа…
Шарль Вальмонт был сотрудником одного из всемирно известных журналов о путешествиях. Он представлял собой тип французов, которых можно фотографировать разве что не спящими (а может быть, даже и лучше) и при этом ни один из снимков не окажется испорченным.
Черные волосы, голубые глаза, смуглая кожа, губы… ах, губы описать просто невозможно, включая чертовщинку, которая притаилась в улыбке! Он говорил немного протяжно, мягким низким голосом, от которого по спине пробегали мурашки. Он двигался так, словно хотел сказать: вот я пришел, я — ваше солнце, принимайте меня, любите меня! И это было настолько искренне, настолько заразительно, что никому не приходило в голову назвать его самовлюбленным глупцом.
Может быть, внутри у него спрятан магнит? — иногда думала Эвелин, пытаясь разгадать секрет его притяжения. Мужчины его уважали, женщины — обожали. Окружающие тянулись к нему, как цветы тянутся к солнцу, как люди тянутся ко всему, что доставляет радость и излучает тепло.
Он был красив «вдоль и поперек», как сказала потом Рене. Он мог бы носить лохмотья и не бриться несколько дней, и все равно женщины вешались бы ему на шею гроздьями, лохмотья стали бы хитом сезона, а небритые щеки прославили бы местную моду.
Он был совершенен. И снаружи, и внутри. И, кажется, он был неравнодушен к Эвелин.
Их места в самолете оказались рядом. Едва устроившись в кресле, Эвелин начала нервничать, как будто выиграла приз, и теперь боялась, что не найдет ему достойного применения.
Она садилась и так и сяк, напускала на себя суровость, пыталась уткнуться носом в журнал, но тщетно: волнение не проходило.
Шарль сидел рядом и молчал. Просто молчал, а вокруг уже начинало нарастать напряженное внимание к его персоне. Одна из женщин даже попыталась уговорить стюардессу посадить ее рядом с ними, «чтобы лучше было видно».
— Что видно? — озадаченно спросила стюардесса.
Эвелин так и подмывало ответить:
— А вот его!
Но она конечно же промолчала, еще и обругала себя мысленно, спросив: «А ты что, лучше? Ты точно так же вертелась бы, чтобы рассмотреть его! Просто у этой дамочки больше храбрости!»
Но казалось, что самого Шарля мало трогало повышенное женское внимание. Либо ему действительно все равно и он уже устал от поклонниц, либо это была изощренная уловка, чтобы набить себе цену.
Однако светское молчание затянулось, и это переходило всякие допустимые границы. Нужно было что-то делать, и именно сейчас, потому что Эвелин и Шарль были друг другу представлены и, сев в самолет, поздоровались как старые знакомые. А это значит, что после приветствия полагалось поддерживать диалог. Ну хотя бы о погоде. Эвелин уже тридцать минут напряженно сжимала ладони на коленях и не могла найти достаточно веского основания, чтобы открыть рот.
Казалось, Шарль тоже искал повод для разговора. Или это только казалось? Она готова была досконально, посекундно анализировать мотивы его поведения. Посмотрел в левую сторону: что он этим хотел сказать? Посмотрел в правую: наверное, ищет повода пройтись по ней взглядом. Оглянулся через плечо: ему понравилась стюардесса?