— Фу. Мне никогда не нравились куклы.
— А с чем же ты играла в детстве?
— Со зверюшками. Мягкими и меховыми. С машинками, которые мне отдавали соседские мальчишки. — Она погрустнела, вспомнив свое детство. — У меня было мало своих игрушек.
Бернар промолчал. Не сейчас. Когда-нибудь настанет время, и она расскажет, что за тайна связана с ее семьей, а пока он заметил, что Эвелин очень не любила вспоминать свою мать и свое детство…
— Со зверюшками? — переспросил он, чтобы не затягивать паузу. — Наверное, потому ты и стала экологом. Сильно любишь зверюшек.
Он поцеловал ее и принялся поглаживать то, что называется мышцами ног, а у Эвелин от его прикосновений все сильнее разгоралось то, что называется желанием…
— А мне говорили, что у меня спортивные ноги.
— Ну спортивные тоже разные бывают. Но от этого они кажутся длиннее и вся ты — стройнее и выше… Оптический эффект. Как в горах.
— Ах вот оно что! — Эвелин забралась на него верхом и в шутку принялась душить. — А я-то думала, что я длинная, высокая и стройная! А это всего лишь оптический эффект!
— Все-все. Я пошутил. Никакого эффекта, все так и есть.
Она наклонилась и долго изучала его глаза, словно хотела разобраться, лжет он или правда думает, что она высокая. Бернар понимал, что за этим шутливым и пустым разговором открывается истинное отношение Эвелин к нему и, если можно так сказать, к их отношениям… Она играет. Да, он не ошибся: она снова с ним играет. Ее приятно ласкает это чувство, и она позволяет себя любить. Всего лишь позволяет.
И он не ошибался, потому что в эту самую секунду Эвелин думала о том же.
Она недоумевала, за что он любит ее. Он привез ее на Баффинову Землю в общем-то просто так, чтобы дать ей возможность заработать денег. Чтобы быть рядом с ней… Он терпел роман с Шарлем у себя на глазах, он, похоже, готов был терпеть что угодно и сколько угодно. Но только не теперь.
Не теперь, когда она подарила ему надежду этой ночью. То, что между ними произошло сегодня, не вписывалось ни в какие даже самые смелые ее планы. Она подарила ему себя, не всю, правда, только тело. А дарить ему свою душу она попросту боялась.
— Я все равно люблю тебя, — прошептал Бернар, словно угадав ее мысли.
— Знаешь, — сказала Эвелин, глядя в окно, — когда ты меня поцеловал в первый раз…
Она вдруг замолчала. Скоро полдень. Когда-нибудь она будет вспоминать и этот номер, эту кровать: когда Бернар стал ее любовником.
— Когда ты меня поцеловала в первый раз, — сказал он тихо, — ты была очаровательно пьяна.
— Вчера? Но мне казалось, я немного…
— Нет, не вчера. Но первый раз у нас случился два года назад.
Она молчала, глядя на него.
— Да-да, — кивнул Бернар. — Два года назад. — Он вздохнул и отвернулся к окну.
— Как это?
Бернар молчал, и Эвелин невольно задумалась. Они знакомы всего год. И за это время уж точно ни разу не целовались. Она бы запомнила, как бы «очаровательно» ни была пьяна.
— Или ты хочешь сказать, что мы еще когда-то пересекались?
— Пересекались.
— А где? И чтобы так… чтобы целоваться? — Она нахмурилась. — Бернар! Не пугай так меня!
— А я не пугаю. Это было в Нью-Йорке.
— В каком Нью-Йорке?
— В твоем. Не хотел я об этом сегодня говорить… Но придется.
— Не поняла… В Нью-Йорке два года назад? Бернар, ты сошел с ума: мы знакомы всего год.
— Два.
— Но как?
— Ты забыла, когда только что устроилась в наш фонд?
— Нет, я помню: два года назад, как раз тоже в апре…
И тут до нее дошло. До нее дошло, когда это могло быть. Эвелин резко замолчала. То-то ей все время казалось смутно знакомым его лицо. И его губы вчера. Как будто она их где-то уже пробовала на вкус.
Это было как раз под ее день рождения, два года назад. Приехали партнеры из Европы, потому что проводилось какое-то важное совещание. И она, как представитель пресс-службы, конечно же всех встречала, хотя даже в своем офисе пока еще никого не знала. А уж тем более — европейских партнеров, но… пришлось. А потом был фуршет. И вот там-то они с Бернаром и познакомились.
Теперь она вспомнила все-все — и как они разговаривали, и как танцевали, и как целовались…
Эвелин закрыла лицо руками и ахнула, вспоминая, как откровенно она себя вела тогда. А ведь дело вполне могло бы закончиться постелью, если бы Бернар был понастойчивее, а она поуступчивее. Она спрятала голову в колени, волосы рассыпались по плечам, и так сидела долго, и Бернар не мешал ей вспоминать тот день.
Он сам вспоминал его постоянно. Это было самое дорогое его воспоминание. Ему сразу понравилась эта девочка: красивая, яркая и в то же время скромная. Он просто не знал, что Эвелин скромничает, потому что всего третий день на новой работе.