— Я лягу вместе с детьми под колеса и не допущу, чтобы вы уехали, не дождавшись всех нас! Не допущу! — не своим голосом кричал Йосл.
Марьяша и еще несколько человек окружили Йосла, и пока они его убеждали, что вернутся за ними, обоз двинулся дальше.
— Курица, курица у меня с арбы спрыгнула! — раздался крик какой-то не ко времени заботливой хозяйки, и сразу же нашелся шутник, насмешливо отозвавшийся ка эту жалобу:
— Эй, Либе-Рейзл, не иначе как твоей курице не терпится у фрица в котелке побывать!
— Куда, Рябчик, ступай домой, пес паршивый! — стала гнать Марьяшина мать свою собаку. — Иди сторожи дом! Куда тебе, старому, тащиться с нами — мы и сами не знаем, где найдем приют!
— А что же — разве охота ему тут оставаться с фашистами? — снова откликнулся тот же насмешливый голос.
Марьяша организовала транспорт, на ходу указывала, как рассадить людей по машинам и подводам — чувствовала себя словно на командном посту. Она переходила из дома в дом, посылала людей на помощь старикам и немощным, утешала отчаявшихся и, где это было нужно, покрикивала на малодушных.
Марьяша была повсюду, повсюду слышался ее охрипший голос, повсюду видели ее посуровевшее в эти часы испытания лицо.
А между тем в домах женщины, старики и дети наспех, беспорядочно собирали все, что попадалось под руку из вещей, одежды и еды, вязали большие узлы, собирались в дорогу. Из дворов доносилось отчаянное кудахтанье кур, которых резали, чтобы потом сварить где-нибудь на привале. Рев выгоняемого из хлевов рогатого скота и блеянье овец оглашали предрассветный воздух.
«Сейчас, — подумала Марьяша, — подойдут подводы, рее рассядутся, и потянется по степным дорогам обоз беженцев. Осиротеют дома, опустеют колыбели, в которых безмятежно спали младенцы. Не будут больше по вечерам ласково мигать прохожему огоньки из окон миядлерских домов; никто не встанет утром на крик забытого в курятнике петуха; ни одна домовитая хозяйка не затопит печи, чтобы приготовить семье завтрак, не будут больше скрипеть, опуская и поднимая длинные шеи, журавли колодцев, бурьяном зарастут тропинки и З’лицы. Пустынно станет кругом, и только случайно оставшиеся псы будут дремать на порогах домов, поджидая своих хозяев».
Тяжело нагруженные подводы с женщинами, стариками и детьми, сидящими поверх больших и малых узлов с домашним скарбом, двинулись в дорогу. В сутолоке люди теряли друг друга, забывали порой то, что особенно пригодилось бы в дороге, тащили на подводы совершенно не нужные вещи.
Рябчик сделал вид, что послушался хозяйку, и на какое-то время исчез из виду, но вскоре, словно передумав, появился опять. Тут ему не повезло: рыжий пес, который понуро брел за соседней арбой, набросился на него, и яростно рычащие собаки начали грызться. То и дело из живого клубка летели клочья черной и рыжей шерсти.
А подводы всё больше удалялись от низенького домика, где в тяжелых предродовых схватках исходила истошными криками жена Йосла Хьена.
Марьяша, Велвл Монес и еще два-три человека задержались, чтобы решить, что делать с оставшимся хлебом. Обмолоченный хлеб решили закопать в силосные ямы, а остальной сжечь. Но Марьяша никак не могла решиться жечь колхозное добро. Она сказала об этом Монесу, но тот, вытаращив на нее горевшие отчаянием и яростью глаза, закричал:
— А если оно достанется душегубам? Что тогда? Нет, уж пусть они лучше червей лопают да гадюками закусывают! Поджигай!
Марьяша взяла было спички, но они выпали у нее из рук.
«А что, если этот хлеб сложить в скирды и прикрыть соломой? А несжатый и сам осыплется до прихода фашистов», — подумала Марьяша.
По ее распоряжению несколько человек сложили скирды пшеницы и накрыли ее так, что они стали похожи на стога соломы. Но перед самым отъездом Марьяшу снова взяло сомнение: «Не сжечь ли все-таки эти скирды для верности?» — и она опять вытащила из кармана коробку спичек.
— Поджигай! — обрадовался Велвл Монес.
— Почему именно я должна поджигать? Поджигай ты! — возразила Марьяша.
— Ты у нас хозяйка, тебе колхозное добро доверили. Ты и должна распорядиться всем как надо, — ответил Монес.
— Не могу! Легче бы, кажется, вырезать у себя кусок мяса! — в отчаянии выкрикнула Марьяша.
Она почувствовала, как соленый комок подкатил к горлу и душит ее, и отшвырнула спички, которые и не зажженные, казалось, жгли ей руки.
Чтобы немного отвлечься от этих мучительных сомнений, она решила забежать к роженице.
У Хьены схватки были мучительными — еще издалека донеслись до Марьяши ее отчаянные вопли.