— Не узнаёте? — оглядываясь, нет ли кого-нибудь из посторонних, спросил гость.
— Начинаю узнавать.
— А я вас сразу узнал.
— Мы вас давно поджидаем, а вы словно в воду канули. Небось голодны?
Марьяша выложила в блюдце из котелка несколько ложек пшенной каши и поставила перед Охримчуком:
— Перехватите малость — это вся наша еда.
Гость за едой стал торопливо расспрашивать о новостях, о том, что поделывает Свидлер.
— Никак не мог вырваться к вам, — как бы оправдывался он перед Марьяшей. — Позовите сюда Свидлера, только осторожно, чтоб не увязался какой-нибудь соглядатай. Придете — я вам все расскажу.
Как и в первый раз, гость задержался в Миядлере не больше суток. Чтобы не показываться никому на глаза, он почти все время сидел в подполе. За то время, пока он жил в своем поселке, Охримчук успел раздобыть у греков-колонистов в Ганчерихе документы для Свидлера и Марьяши, чтобы они могли добраться до шахт, где обосновался партизанский отряд.
— Никуда я отсюда не уйду, — решительно отказалась Марьяша. — Что будет, то будет. Да и мать не могу оставить одну, — она обняла за плечи сидевшую рядом Эстер. — И как я могу бросить на произвол судьбы людей, с которыми прожила и проработала всю жизнь?
— А зачем тебе из-за нас погибать, если есть возможность спастись? — начала ее уговаривать Эстер. — Что изменится, если ты останешься здесь? Разве ты сможешь облегчить нашу долю?
— Мне будет трудно жить вдали от вас, не знать, что с вами, не делить с вами горе. А если мне суждено погибнуть, так уж лучше вместе со всеми!
— Если мы погибнем, разве легче нам будет знать, что и ты погибнешь вместе с нами? — сказала Эстер. — А спасешься — что ж, быть может, тебе суждено будет со своими свидеться, моего Эзру встретить, а там, глядишь, и нас выручить сможешь, подмогу привести.
Марьяша в глубине души сознавала, что, пожалуй, Эстер и права, но никак не могла решиться оставить в такое время людей, судьбы которых были ей доверены.
— Пусть пока Свидлер идет, — сказала она после краткого раздумья. — А там авось они с Охримчуком сумеют раздобыть документы на нескольких человек — тогда и я уйду.
Когда стемнело, Свидлер с Охримчуком осторожно, задворками выбрались из Миядлера и двинулись в дорогу.
Вот уже несколько недель подряд Шимен Ходош пытался вместе со своей частью вырваться из вражеского окружения. Бойцы отважно дрались с вооруженными до зубов фашистами, нащупывали слабые места на стыке отдельных подразделений противника, но, прорвавшись в каком-нибудь месте, снова и снова попадали в окружение. Истекая кровью в тяжелых боях, часть таяла, но не прекращала попыток прорваться на восток, к своим.
Долго действовать в глубоком тылу врага большому отряду оказалось невозможным, и потому решено было разбиться на мелкие группы и разойтись в разных направлениях. В стычках с вражескими частями и эти мелкие отряды понесли большие потери и зачастую распадались на совсем уже маленькие группки. Иной раз отдельные бойцы, жалкие остатки большой воинской части, бродили по дорогам, никем не управляемые, ни от кого не получая боевых заданий и постепенно теряя всякую надежду вырваться из окружения. Многие из них разошлись кто куда, оседая порой в деревнях — то в качестве бездомного родственника, то под видом мужа какой-нибудь вдовы или воспользовавшись любым другим предлогом. А Шимен, обросший темно-русой бородой, с крестом на шее, в рваной крестьянской одежде, все брел и брел на восток, к своей семье. Шел проселками, избегая больших проезжих дорог, где можно было нарваться на опасную встречу. И все же даже на проселках встречались ему люди. Немало их бродило в те дни по путям-дорогам в поисках крыши над головой да куска хлеба и глотка воды — лишь бы хоть где-нибудь переспать холодную ночь и хоть как-нибудь утолить голод и жажду.
Сталкиваясь, люди останавливались, прощупывая друг друга, расспрашивали о дороге в ближайший поселок и, пристально всматриваясь в лицо встречного, старались разгадать: свой или не свой?
Одежда Шимена, рваная, грязная — чьи-то выброшенные за негодностью обноски, крест на груди, темно-русая борода отводили любое подозрение: и действительно, кто бы мог признать в этом сгорбленном немолодом человеке, ковыляющем с палкой в руке и нищенской сумой за плечами, командира Красной Армии? Документы, которые он предъявлял немецким патрулям, были выписаны на имя Даниила Прокопенко.
Хотя днем солнце еще ярко сияло, ночи были уже по-осеннему холодными. Временами выпадали дожди. Сырость пронизывала до мозга костей бесприютных скитальцев, лихорадочно искавших спасения от гибели, грозившей им на каждом шагу, у каждого поворота дороги.