Долго Эстер жила в полном одиночестве, ни с кем не общаясь, — казалось, что о ней забыли. Но вдруг ее опять начали таскать в комендатуру и расспрашивать о сыне-генерале: где и в каких частях он служил, сохранила ли она его письма и фотокарточки, где его семья, родные, близкие? Немцы предлагали ей даже написать сыну письмо и обещали доставить его по назначению. Безумными от душевной боли глазами смотрела Эстер на эсэсовца и упорно твердила свое:
— Ничего я о своем сыне не знаю. Да, я его мать, я родила и вырастила его, но он давно уже живет своей жизнью. Он и раньше только изредка присылал мне письма в несколько строк — жив, здоров. И слава богу, — что еще нужно знать матери?
Когда фронт стал приближаться к Миядлеру и выяснилось, что корпус генерала Ходоша наступает в этом направлении, немецкое командование решило использовать в своих целях его мать. Вначале решено было погнать ее впереди мотопехоты, заблаговременно сообщив об этом советскому командованию листовками и по радио. Но этот план был сорван стремительным продвижением войск генерала Ходоша, в результате чего вся немецкая группировка оказалась в тесном кольце окружения.
Ураганный огонь обрушился на немецкий наблюдательный пункт командира этой группировки генерала фон Рейзена.
Чтобы остановить или хотя бы ослабить этот огонь, генерал приказал привести в свой блиндаж Эстер Ходош и объявить об этом по радио ее сыну. Фон Рейзен рассчитывал не только спасти свою жизнь, но и провести хитро задуманный план: воспользоваться прекращением или хотя бы ослаблением огня на этом участке, подтянуть к нему главные силы и прорвать в заранее намеченном пункте кольцо окружения.
Офицер, доставивший Эстер Ходош в расположенный рядом с миядлерским курганом блиндаж, молодцевато вытянулся перед сухопарым очкастым генералом и доложил, что приказ выполнен.
Фон Рейзен, не отрывая глаз от пестревшей топографическими знаками полевой карты района, отдал дополнительное распоряжение, и офицер через несколько минут привел щуплого, белобрысого солдата, оказавшегося переводчиком.
— Sprechen Sie deutsch? [17] — через переводчика спросил генерал у Эстер.
— Немного понимаю, — ответила та по-еврейски и тут же перешла на русско-украинский язык, считая, как видно, что так будет понятней: — Трошки понимаю.
— Хорошо, — отозвался генерал. — Так это ты — мать генерала Ходоша?
Неподвижно, словно окаменев, стояла Эстер перед немецким генералом. Она пробормотала что-то невнятное, и снова застыла, немая и неподвижная, как статуя.
— Не бойся, Mutter[18], мы тебе ничего дурного не сделаем, — сказал фон Рейзен, оглядывая Эстер с головы до ног. — Хочешь говорить со своим сыном?
— Как же я могу с ним говорить? — спросила Эстер глухим голосом.
— Мы устроим так, что ты сумеешь с ним поговорить.
— А разве он здесь? — вырвалось у матери, и на мгновенье счастливая улыбка озарила ее исхудалое лицо.
Она обвела глазами блиндаж, будто каким-то чудом ее Эзра мог очутиться здесь, рядом с нею.
— Вы что же — насмехаетесь надо мной? — спросила она помолчав. — Как я могу говорить с моим сыном?
Где-то поблизости разорвался тяжелый снаряд, и толстые стены прочного блиндажа дрогнули под ударом воздушной волны.
— Это стреляет твой сын, — сказал генерал, — он недалеко отсюда. Попроси его, чтобы он перестал стрелять, скажи, что ты у нас. Читать умеешь? Нет? Ну, ничего, тебе подскажут. Скажи ему, чтобы он не обстреливал этот блиндаж. Сообщи, что ты находишься тут, рядом с миядлерским курганом.
Радист настроил приемник на нужную волну и объявил:
— Внимание! Внимание! Господин генерал, сейчас с вами будет говорить ваша мать Эстер Ходош.
На какую-то минуту в блиндаже водворилась тишина. Но вот радист взял Эстер за руку, подвел к приемнику, и переводчик стал ей подсказывать, что нужно говорить.
— Скажи: сын мой!
— Сын мой! — каким-то чужим, низким, приглушенным голосом повторила Эстер.
— Сжалься надо мною, над твоей старой матерью, — читал по заранее заготовленной бумажке переводчик. — Разве для того я тебя родила, чтобы ты и твои солдаты расстреливали меня?..
Но Эстер молчала. И вдруг как бы из самой глубины ее сердца вырвался полный отчаяния крик:
— Сын мой! Если только есть на земле ад, то я в этом аду! Сколько раз я призывала на себя смерть!.. Я готова принять самые жестокие муки, чтобы еще хоть раз увидеть тебя живым и здоровым! Миядлер, сын мой, стал погостом, а я теперь — живой мертвец.