Синицын ответил племяннику звонкой оплеухой.
— Сопляк! Я бы отдал десять лет своей жизни, чтобы не слышать и не видеть все то, что я слышал и видел вчера вечером… Я снова спрашиваю тебя — кто этот молодой человек?
— Аспирант. Занимается в аспирантуре университета…
— Дальше, дальше. Кто он? Откуда? Что у вас общего?
— Он иностранец. Его зовут Дюк. Учится в Московском университете в порядке культурного обмена. На законном основании… Ты против моих встреч с иностранным студентом, так, что ли?
— Или ты прикидываешься дурачком, или ты действительно глупец? Я знаком со многими иностранными специалистами, отношения у меня с ними добрые и деловые. Но этот твой знакомый, мягко выражаясь, скользкий тип… Я слышал, как он разглагольствовал. И потом вся эта гнусная обстановка.
Вячеслав Владимирович поднялся с кресла и, заложив руки за спину, зашагал по комнате. Наконец он подошел к Сергею и сказал:
— Ты, вероятно, не очень четко представляешь, в какой мере совместимы твои странные знакомства, твой образ жизни с моим образом жизни. Наконец, характер моей работы. Тебе наплевать на всех и все. Ты был и остался эгоцентриком. До мозга костей. Ваше «я», извольте ли видеть, угнетается. Так вот что, Сергей. Святой долг перед памятью погибшего брата обязывает меня продолжать терпеть твое присутствие в своем доме… Пока ты не встанешь на ноги. Но я категорически запрещаю приводить сюда кого бы то ни было. Тебе ясно? И если еще раз… Я вышвырну на улицу тебя вместе с твоими нечистоплотными друзьями обоего пола.
Вячеслав Владимирович хотел тогда многое сказать племяннику, но сказать не смог, он задыхался, ему не хватало воздуха, на лбу выступили капли холодного пота. Он едва добрался до постели и, обессиленный, рухнул. Через час его отвезли в больницу с тяжелым приступом стенокардии.
Сергей получил разрешение каждый день бывать у Синицына и после занятий мчался в больницу. Поначалу племянник молча часами сидел у постели дяди и смотрел на его бледное лицо. Только через две недели Сергей решился сказать, что все понял, он виноват. Синицын положил исхудавшую руку на колено племянника, улыбнулся:
— Не надо, Сережа, об этом. Подвели черту. Позади осталось… Вот и хорошо.
Он не знал тогда, что пройдет время и опять у Сергея не хватит сил воспротивиться тем, кто станет нашептывать: «Старик, плюнь! Предки, они все такие. Давай тряхнем, как бывало… Надо уметь жить… Дюк вернулся с каникул и привез виски».
Сергей не выдержал натиска дружков. Собственно, даже не столько дружков, сколько Дюка. Однажды в присутствии Ксаны, той самой девушки, что на вечеринке лихо отплясывала на столе, иностранец повел разговор об «инобоязни» русских.
— О, это всемирно известная русская бдительность. Мой дорогой друг Сергей уже боится приглашать меня домой. Ему, бедному, здорово попало от дядюшки. Это же так страшно — иностранец на квартире советского инженера. А вдруг этот иностранец — разведчик…
Дюк вместе с Ксаной весело смеялись, подтрунивая над Сергеем. И он дрогнул. Будь дядя в Москве, все, возможно, сложилось бы по-другому. Но Синицын улетел в Вену, на симпозиум, и Сергей решил, что один раз — единственный и последний — можно согрешить. Никто и знать не будет. Племянник не подозревал, что дядя, выйдя из больницы, имел разговор со своим старым другом пенсионером Кругловым — они соседи, на одной лестничной площадке живут. Синицын рассказал ему о своих тревогах и попросил присмотреть за племянником.
В среду Синицын улетел в Вену, а в субботу Круглов, возвращаясь поздно вечером домой, услышал доносившийся из синицынской квартиры — дверь была распахнута настежь — визг пьяных девиц и чей-то надрывный голос: «Я подымаю свой бокал…» На лестничной площадке, спиной к Круглову, стояли двое пошатывающихся молодых людей. Один из них, долговязый, говорил с иностранным акцентом. То ли оба были сильно пьяны, то ли увлеклись беседой, но на Круглова они не обратили внимания. И он услышал, как долговязый отчитывал собеседника: «Так не поступают джентльмены. Владик, вы обещали принести сегодня рукопись. Где она? Я, кажется, поспешил отблагодарить вас…»
Вернувшись из Вены, Синицын на следующий день заглянул к Круглову. Сосед, не желая расстраивать друга, пытался перевести разговор на шутливый лад: дескать, молодо-зелено, дескать, сами мы в молодости грешили и нет ничего зазорного, если и собралась студенческая компания. Но Синицын сразу уловил — Круглов чего-то не договаривает.
— Ты не хитри. Рассказывай все, как было.
…Сергей вернулся домой поздно вечером. Обнял дядю и торжественно протянул ему газету — там был опубликован репортаж, подписанный студентом С. Крымовым. Это уже не первая проба пера. Но дядя даже не взглянул на газету, резко отбросил ее в сторону и сухо объявил: