— Я не защищаю Виктора. Его можно было наказать любым образом. Но Марья Семеновна поступила подло. Она преподала ученику урок подлости…
— Как ты смеешь…
Завуч аж подскочила со стула.
— Я настаиваю на своем, Марья Петровна. Это же безнравственно, все выведать, обещать хранить тайну, а потом… Нет, так нельзя воспитывать ребят.
История эта получила огласку. И тут Сергей разошелся с Игорем в оценке словесницы.
— А если она иначе не могла добиться истины… В жизни надо быть гибким… И ты напрасно встрял во всю эту катавасию.
Сергей предлагал «пустить дело на тормозах», не ерепениться. А Игорь негодовал, требовал обсуждения поступка учительницы на педсовете. Завуч прикрикнула было на него, но он не испугался и пошел к секретарю райкома комсомола. Тот — в районо.
Педсовет объявил выговор Марье Семеновне. А вскоре она перешла в другую школу.
…Сергей, перечитывая вместе с Ириной письма Игоря, как-то вспомнил эту давнюю школьную историю.
— И до чего же злопамятный. Вот читай.
И он показал Ирине подчеркнутые им красным карандашом строки.
«Дружище! Ты прав — жизнь чертовски сложна, Но я не склонен мириться со всеми и сложностями и болячками. Я не сторонник стандартной и отнюдь не мудрой французской поговорки: «Такова жизнь…» Помнишь наш спор в связи с подлостью словесницы. Ты сказал тогда: «В жизни надо быть гибким». Кисельная формула! Ею обычно легко прикрываются люди беспринципные, приспособленцы. Старик, не обижайся, люблю тебя, как никого. Поверь — это плохая формула! Мне кажется, что ты в своих письмах что-то темнишь, не договариваешь. Боюсь, что стремление быть «гибким» принесло тебе какие-то беды, о которых умалчиваешь. Я против твоего нравственного кредо, какой бы дорогой ценой ни пришлось за это платить».
А платить пришлось действительно дорогой ценой. На общем собрании автоколонны при подведении итогов соревнования Крутов вдруг заявил, что показатели пробега машин выведены липовые, ловко приписана тысяча километров и премии колонна не заслужила. Что же касается рекорда Анатолия Глазова, то и это липа. Так не соревнуются. Ему созданы особо благоприятные условия. За счет других водителей. Так легко ставить рекорды. Это не социалистическое соревнование. Вот если бы всем водителям обеспечили такие же условия, как и Глазову, — это было бы настоящим соревнованием.
Игоря обвинили в противопоставлении своего «я» коллективу, а кто-то заявил, что «выступление товарища Крутова граничит с антисоветским», поскольку он выступает против принципов социалистического соревнования.
«Что было на этом собрании, мне трудно тебе описать, Сергей. Поносили меня цензурно и нецензурно. И даже угрожали «темную» устроить. А тут еще такая история. По моей милости начальник автобазы схлопотал выговор парткома. Моя комсомольская группа содействия милиции установила, что сей начальник не брезгует дарами левых клиентов. Представляешь, как этот начальник ухватился за мое выступление, «граничащее с антисоветским»… В общем-то вся эта история кончилась для меня благополучно. Назначили комиссию для расследования. Мое заявление подтвердилось. Начальника автобазы понизили в должности. А без «темной» все же не обошлось. Вечером, после танцев, подловили меня дружки начальника. Но я и не знал, что ребята из нашей комсомольской группы содействия милиции негласно охраняли меня…»
Сергей бурно реагировал на то, как «живет там в своей заполярной берлоге лобастый». Он восхищался Игорем и негодовал: «И эти подонки смеют угрожать». Но тут же подпускал шпильку по поводу «игры в правдолюбие».
«Это же только игра! Согласись со мной, Игорек, дорогой мой! Согласись, не спорь. Суровый век наш безжалостно подминает своими колесами любые разновидности дон-кихотов…»
Ответ пришел незамедлительно. Чувствовалось, что писался он с пылу-жару. Игорь, полностью процитировав Сережины строки о суровом веке, писал:
«И в наш суровый век иногда полезно голос своих желаний (увы, зачастую низменных) заглушать голосом своих убеждений, принципов. Я это, видимо, делаю чаще, чем ты… Мне тоже хотелось премию получить. Поверь, я не аскет. Даже нацелился на покупку транзистора. Но голос убеждения… Да что там объяснять. Ты, Сережа, не хуже меня все это понимаешь… Но одно только понимание недостаточно… Ясно тебе?»
И вот он здесь, рядом с ним, неугомонный Крутов. Они успели о многом переговорить. Крымов поведал другу то, что оставалось недописанным в письмах, что было прочитано Игорем лишь между строк.