Перед Виктором Павловичем лежит на столе милифон, но полковник не спешит включать его. Пусть говорит сам Захар Романович.
…Виктор Павлович слушал Рубина молча и, только когда был упомянут Владик, спросил:
— Когда вы его видели в последний раз, в какой связи?
— В тот день, когда пришел к вам, в КГБ. Утром я отправился на работу и недалеко от дома, лицом к лицу, столкнулся с ним. Мне показалось, что он подстерегал меня. Он был очень встревожен.
Накануне вечером в аэропорту Владик встретил только что прилетевшего в Москву соседа Глебова по квартире, инженера Глухова — они были знакомы. Глухов сообщил об автомобильной катастрофе в Карпатах. Глебов погиб, а его спутница, москвичка — жива. Ходят слухи, что катастрофой, Глебовым, москвичкой интересовались органы милиции, КГБ. Ходят слухи о какой-то таинственной телеграмме, полученной москвичкой в канун катастрофы. На квартире у Глебова был обыск, забрали какие-то письма, книги, пленки…
Владик выпалил все это скороговоркой и тут же спросил Рубина:
— Как отдыхает Ирина, она, кажется, в тех же краях?
Рубин принял этот вопрос за чистую монету. Охая и ахая, доктор стал рассказывать, что сегодня в шесть утра звонила тетка и сообщила о катастрофе. Владик стал бурно выражать сочувствие, успокаивать, а потом торопливо потащил Рубина в тихий, безлюдный переулок и, боязливо оглянувшись по сторонам, пробурчал: «Захар Романович! Советую не афишировать ваши встречи. И со мной тоже. Кстати, вы не посылали Глебову письмо? Когда отправили? До востребования? А что писали, если не секрет?»
Рубин ответил: «Поблагодарил за книгу, сообщил, что вы мне звонили и обещанных Глебовым пластинок не передавали». Содержание письма явно расстроило Владика, хотя он старался держаться бодро — ему ведь известно, о каких пластинках шла речь: так условно назывались магнитофонные записи.
«Это все чепуха, Захар Романович! Туфта! Ничего предосудительного тут нет, но, как говорится, береженого бог бережет… Глебов, кажется, помогал вам в приобретении кое-каких картин и книг. Так вот запомните: ничего этого не было. С Глебовым вы встречались один-два раза. Мимолетное знакомство. Со мной тем более. Ясно-понятно?..» И Владик быстро скрылся.
— Я вернулся домой, — продолжал свой рассказ Рубин, — растерянный, насмерть перепуганный. Встреча с иностранцем, напомнившем о прошлом, и с Владиком, взбудоражившем настоящее, — все это сплелось в моем сознании. В голове был полный сумбур. А тут еще в памяти всплыл стамбульский базар. Согласитесь, было от чего и растеряться, перепугаться. В тот час страх окончательно и утвердил меня в решении поехать в КГБ, чтобы сообщить о Егенсе. Пока только о Егенсе. А дальше видно будет. Это была главная моя ошибка. Но в те минуты я ни над чем не задумывался — мне важно было сбросить с себя груз тайны сорок второго года. Он тяготил меня более двадцати пяти лет. Все остальное — так мерещилось мне — производное от сорок второго. Я позвонил на работу, сказал, что плохо чувствую себя, и направился к вам. О далеком прошлом вы знаете все. У вас нет оснований не верить. Осталось только получить заключение экспертизы.
— Мы его получили. — И ни один мускул не дрогнул на лице Бутова.
— И что же? — задыхаясь от волнения, спросил Рубин. — Почему вы молчите? Я ведь сна лишился, ожидая…
— Теперь можете спать… — Он хотел сказать — спокойно, но воздержался. — Экспертиза установила, что снаряжение не было в работе…
— Виктор Павлович! Мне трудно сейчас сказать нужные слова…
Взволнованную его речь прервал телефонный звонок. Рубин взял трубку.
— Нет, нет, я не сплю еще… У меня сейчас отличное настроение… Да, да, есть основания. Спасибо, родная, чувствую себя лучше. Недостает тебя. В доме пусто. А папины как дела? Моя помощь не требуется?
И вдруг снова помрачнел, насупился, и две глубокие морщины прорезали переносицу.
— Не расстраивайся. Это все сложно… До свиданья. Я терпеливо буду ждать.
Он положил телефонную трубку и тяжело зашагал по комнате.
— Сядьте, пожалуйста. Вам покой требуется, доктор. К тому же я не терплю, когда передо мной расхаживают. Скажите, пожалуйста, после того письма Ирины — это первый ее звонок?