Философия - не мой конек, но в эти дни, когда ты остаешься наедине с природой, она неплохо так прочищает тебе мозги. Наверное, стоит сбегать в такие места почаще, как только почувствую новый приступ хандры. Хотя до этого еще очень далеко, учитывая, что даже сейчас я все еще чувствую странное возбуждение от одной мысли, которая прочно угнездилась в моей голове и не собирается ее покидать. Мысль о том, что, может быть, ничего еще не кончено для меня, и шансы на новую жизнь как никогда велики. И этой мыслью я обязан тебе…
Еще я понял, что работа аврора не для меня. Во всех смыслах, даже если кто-то будет утверждать обратное. Я завершу то, что начал, а потом со спокойной совестью положу заявление об отставке на стол Шеклболту. А потом куплю домик где-нибудь в Auckengill или таком же тихом местечке, назову его Мызой Скворцов или еще как-нибудь, и буду наслаждаться жизнью, глядя на вересковые пустоши. И иногда выбираться в города покрупнее, чтобы в конец не одичать. Неплохая перспектива, не правда ли?
Картинка сложилась, да, но в ней все еще не достает одного элемента. Человеку, как говорят, нужен человек, чтобы чувствовать себя живым. Я - не исключение. Я и так известен своим умением слишком сильно привязываться к людям, но сейчас, похоже, превзошел самого себя.
И я все еще надеюсь на ответ. Уж лучше знать приговор наверняка, чем мучиться в неведении.
Встревоженный Гарри”
***
“Nybster, Caithness
3 ноября, безвременье
Я сам не свой последние дни. Наверное, стоило бы уже прекратить изводить бумагу и гонять сов, но таковы мы, люди, не готовые признать поражение! Мы не можем смириться с положением вещей, которое не устраивает нас, и продолжает биться головой в каменную стену, набивая очередные шишки.
В какой-то миг я грешным делом подумал, что все дело в страхах - в конце концов, даже лучше дети Годрика имеют права бояться, но тут же отмел эту мысль. Чего бояться нам, прошедшим войну и потерявшим родных людей? Сколько ужасов пришлось на мою жизнь, сколько пришлось на вашу - не сосчитать, так о каких страхах может идти речь? Я давно перестал обращать внимание на то, что подумают и скажут люди - подумали и сказали уже все сначала на четвертом курсе, потом в Пророке после возрождения Волдеморта. И ничего. Да и вообще, что это за глупая привычка лезть в жизни других людей и указывать, как им себя вести. А как же традиционное английское понимание privacy.
Взять хотя бы Шеклболта. Я же не говорю ему, что черный зонт-трость - это вот уже года два как моветон, а выращивать азалии в кабинете Министра - и того хуже, потому что он взрослый самодостаточный дяденька, способный решить, нужен ли ему зонт и какой именно дрянью он засадит свой подоконник. Так почему мне должны указывать, к кому и какие чувства я могу испытывать? Неправильно, конечно, сравнивать зонты и любовь, но больше как-то ничего в голову не пришло.
Но знаете, что? Я не боюсь больше. Ни капли. И готов объявить об этом всем, кто пожелает услышать. И даже могу продавать билеты на шоу через Умников Уизли, если кто-то захочет превратить такое событие в фарс. Я не боюсь, понимаете? Я твердо знаю, что все сложится. Так, как должно сложиться. И никто не сможет этому помешать.
Человек, который устал бояться”
***
“Nybster, Caithness
6 ноября
Это точно последнее. Завтра я снова выдвигаюсь на поиски приключений, то есть, радиолюбителей. Сигнал получен, принят и обработан. Я знаю, где их искать, к моменту следующий нашей встречи со мной будут два десятка авроров, и мы возьмем их всех. Но пока вынужден буду соблюдать радио-и сово-молчание.
Да, больше никакого глупого риска, одного воина с палочкой в поле (вересковом?) и вообще никакой самодеятельности, все строго по уставу. Потому что вы были правы, Минерва, надо жить дальше.
И я буду жить. Долго? Надеюсь, да. Счастливо ли? Это зависит не только от меня.
В любом случае я планирую вернуться в Хогвартс еще раз. За счастьем.
Гарри
P.S.: я люблю вас”
========== 9. ==========
Щурясь от света, падавшего на кровать через незашторенное окно, Кингсли как никогда раньше чувствуя себя ленивым довольным котом. Даже в его законный выходной привычка вставать ни свет ни заря давала о себе знать, но вставать сейчас ему не хотелось. Мысли текли вяло - отчеты, встречи, собрания, комитеты, подписать, заверить, принять… об этом можно было пока не думать, дела подождут, и Шеклболт, отвернувшись от солнечного луча, нахально лезшего в глаза, принялся рассматривать Джинни, все еще мирно спавшую на второй половине кровати.
Сейчас она была для него почти ребенком, а сам он казался себе невозможно старым, особенно по сравнению с этой девочкой-девушкой рядом с ним. Рыжие локоны, даже не рыжие - медные, густые, избавившись от заклинания укладки, слегка растрепались и теперь рассыпались по подушке. Отчего-то ему хотелось дотронуться до них, провести рукой, ощущая под пальцами волну огня, который не обожжет и не причинит вреда.
Джинни мало изменилась внешне с тех пор, как он видел ее в последний год в Норе перед их окончательной победой. Да, повзрослела немного, исчез детский восторг в карих глазах, и взгляд стал задумчивее и холоднее, окончательно сложилась фигура - и потому исчезли из гардероба детские платьица, сменившись на одежду более строгого делового стиля. Но все же в ее внешности было много от прежней Джинни. Во внешности, но не в сознании… они, дети войны, перестали быть детьми еще задолго до того, как Министерство официально объявило о падении Волдеморта. И чья была эта вина - их ли самих, выбравших для себя такой путь, или взрослых и сильных магов, которые не смогли защитить, не предотвратили трагедию?
Он вспомнил вдруг, как Джинни впервые заметила его в Норе. Заметила не как подруга героя, пытающаяся уловить крохи информации о местонахождении Гарри Поттера, но как-то совершенно иначе - проводив его в коридоре долгим взглядом из-под полуопущенных ресниц. Она тогда не сказала ни слова, только поздоровалась и мягко отступила в тень, но ее взгляд, который, казалось, видел его насквозь, еще долго преследовал Кингсли. Весь вечер тогда он ловил себя на неправильных мыслях, которые не могли, не должны были появляться в такую пору, но… природу не обманешь, природа всегда возьмет свое.
Боги, как ему тогда хотелось сбежать из Норы, пока никто не заметил, не догадался… но куда деться с острова, окруженного бурным враждебным морем со всех сторон, если у тебя нет ни лодки, ни даже плота? Ты один, ты бессилен что-либо сделать, а вокруг вода, вода, вода, которая плещется у ног, когда накатывает волна, и убегает за горизонт. Они все были тогда на таких островках посреди океана, каждый на своем, без возможности переправиться к кому-то. И до сих пор, наверное, многие продолжают оставаться там, сознательно отсекая себя от основного мира, потому что боятся, что обратно, на большой континент, им уже не попасть, а если и попадут, то общество не примет дикаря. Так сделал Поттер, например, и так же поступил бы и сам Кингсли, не появись у него новых забот и дел. Все, в принципе, было правильно и честно - Поттер мог уйти, он уже выполнил все, что считал нужным, а восстанавливать мир из руин должны другие…
- О чем задумался? - он и не слышал, как Джинни проснулась, либо же она не стала тревожить его.
- О Гарри, - честно отозвался Кингсли, - и о жизни. Что нам теперь делать?
Джинни приподнялась на кровати - волосы змейками скользнули по голым плечам. Она лишь слегка придерживала левой рукой одеяло, прикрывая грудь, но скорее не от стеснения, а из-за легкой прохлады в квартирке - они оставили открытые окна на целую ночь, и свежий утренний воздух проникал в комнату. И в этом ее жесте было столько очаровательной врожденной женственности, что он невольно снова залюбовался ею. Такому нельзя научиться, это умение быть женщиной в любое время и в любом месте естественно - оно либо есть, либо его нет.