Я перехватил топор поудобнее и ударил куда пришлось. Пришлось в середину многоножки. Ударил, тут же отскочил — вовремя. В том месте, где я стоял, клацнули челюсти одной из голов. Я метнулся вперед и снес эту самую голову — она отлетела на вершину пригорка и шлепнулась о «яйцо».
Так, а вот это было зря. Вдруг обитатель «яйца» воспримет шлепок как приглашение «вылупиться»?
Поэтому со второй головой я обошелся аккуратней и ударил так, чтобы она отлетела в противоположную от пригорка сторону.
Обезглавленное тело продолжало метаться по лесной настилке. Многоножке явно никто не рассказал, что лишившись головы — или голов — положено умирать. Я разрубил многоножку пополам, а потом еще и каждую из половин — и теперь вокруг меня бестолково бегали уже четыре части. Да уж, похоже многоножка не понимала сам принцип смерти. С варгом и Шептуньей было проще — они понимали.
А еще — я присмотрелся — многоножка, как и подземные хваталки до нее, не истекала кровью.
Может, обитатели леса были изначально неживыми, поэтому и убить их по-настоящему не получалось?
Чувствуя раздражение, я обрубил мелкие мохнатые лапки у каждой части, убедился, что четвертинки твари больше не бегают, и огляделся. Когда меня отвлекла многоножка, до подлеска оставалось шагов пятнадцать.
Подлеска не было.
Вообще не было.
Вот дерево, расходящееся на два ствола — я заметил его еще до появления многоножки. Вот длинная толстая ветка — я помнил, она показывала отломленной стороной именно на дорогу. Но и подлесок, и дорога исчезли.
Иллюзия? Я зашагал вперед. Если выход на дорогу скрывает иллюзия, я не увижу живой забор, но наткнусь на него.
Я прошел сквозь то место, где подлесок должен был начинаться, и вышел туда, где должна была находиться дорога. Но везде меня окружал лишь пустой лес с влажной почвой и обилием прошлогодней листвы.
Несколько мгновений я постоял на месте, потом встряхнулся. Лес оправдывал свою репутацию чем дальше, тем больше. Возможно, предупреждение мастера Стерия относилось не к чудовищам, как я думал, а к магии этого места.
А если вернуться туда, где я вошел в лес, где стоит караулящий меня отряд? Сейчас они уже немного успокоились, вряд ли все еще держат проход под прицелом. Конечно, шанс убить их всех не так уж велик, но попробовать стоит.
Путь назад лежал через тот же пригорок. Я подумал было обойти его, но затем решил двигаться по собственным следам. В этом лесу пространство вело себя странно. Вдруг, стоит мне отдалиться от прежней тропы, и все опять изменится?
Поднявшись, я увидел, что отрубленная мною голова многоножки не просто ударилась о «яйцо», а прилипла отрубленной частью к его «скорлупе». Пасть у головы открылась и зубов в ней виднелся явный переизбыток, треугольных и росших в несколько рядов. Акульих — подсказала память.
Не удержавшись, я провел лезвием топора по их переднему ряду. Звук получился бодрым, ритмичным, почти музыкальным, разве что слишком громким для тихого леса. Нет, не стоит тут шуметь. Лес мог подкинуть такой сюрприз, с которым я не справлюсь.
Опустив руку с топором, я шагнул дальше, и тут «яйцо» треснуло.
Сперва одна широкая трещина прошла по всей его длине. Следом добавилось еще две.
Бежать? Или зарубить «птенца», пока он не пришел в себя и не напал первым?
Я сделал шаг назад и встал так, чтобы удобнее было нанести удар.
Вот упал верхний кусок «скорлупы», вот откололся боковой, а вот разом, как лепестки цветка, отвалились аж четыре мощные пластины.
Внизу, внутри того, что еще оставалось от «яйца», лежал человек.
Глава 7
Я несколько раз моргнул, но человек не исчез. А это был именно человек, судя по всему — взрослый мужчина. Он лежал, свернувшись клубком, прижав лоб к коленям и обхватив их руками. Словно спал.
На человеке была странная одежда. Хотя может и не странная, тут я точно сказать не мог, но она не походила на одежду тех людей, которых мне довелось видеть в деревне. Вместо свободной рубашки, свободных штанов и короткого камзола на человеке было длинное, почти во весь его рост, одеяние из необычного материала. В свете луны этот материал выглядел струящимся, будто вода, а еще казался очень красивым и очень дорогим.
Шелк, — подсказала память. — Так струится только шелк.
Я уставился на человека, думая, что делать. Хотя этот человек вылупился из «яйца» посреди ночи в заколдованном лесу, рубить его просто так казалось неправильным.
В конце концов, мало ли по какой причине человеку потребовалось лечь отдохнуть внутри огромной белой сферы? Может быть, это вообще было в норме вещей среди… ну, среди представителей какого-нибудь народа или ремесла? Вот он ложится, значит, в «яйцо», а выбирает проклятый лес и внутренности пригорка в этом лесу чтобы никто его не потревожил. А то, может, замучили его делами, заботами. А так — благодать, спи себе и спи сколько хочется…
Или же существо в «яйце» человеком вовсе не было. А было очередной нежитью проклятого леса.
Я поднял топор, примериваясь для удара. Сперва следовало отрубить голову, потом руки, а потом, на всякий случай, еще рубануть пополам.
Но, постояв несколько секунд с поднятым топором, я вновь его опустил. Нет. А вдруг действительно человек?
Лучше дождаться, пока человек — или не-человек — как-то себя проявит, а потом уже отрубать ему части тела. Тогда меня не будет мучить противное ощущение неправильности, которое появилось, едва я подумал о том, что придется зарубить спящего.
Я стоял над человеком, минуты тянулись, ничего не происходило, и мне надоело. Вытянув топор, я аккуратно, обухом, толкнул человека в плечо. Потом еще раз. После третьего раза человек шевельнулся, повернулся на спину и заморгал, хотя выражение его лица осталось безмятежным. Глаза у него — насколько я мог разглядеть — оказались вполне человеческие, довольно светлые, может серые, может зеленые или голубые, с круглым черным зрачком и нормальным белком вокруг радужной оболочки.
Моргая, человек уставился куда-то наверх, кажется, на луну, как раз стоявшую в зените, потом медленно перевел взгляд на меня. И тут безмятежность с его лица исчезла, сменившись недоверчивым изумлением, а потом и гневом.
Человек сел и развернулся ко мне.
— Почему ты не приветствуешь меня, как положено? — спросил он резко. Его речь оказалась понятна, но звуки в некоторых словах отличались от той речи, которую я слышал в деревне. Человек сильнее тянул слова, его «р» звучала глуше и менее раскатисто, а некоторые звуки в словах он будто проглатывал.
— Я должен тебя приветствовать? — удивился я. — Почему?
— Потому что я твой господин, придурок! — рявкнул человек. — Не смей обращаться ко мне будто к одному из простолюдинов.
Свободной рукой я растерянно взлохматил себе волосы. То есть какой-то непонятный парень, вылупившийся из еще более непонятного «яйца», вдруг решил, что он мой «господин»? Я никому не служил и служить не планировал, по крайней мере, в ближайшее время.
С другой стороны, может, это был некий местный обычай, или, того хуже, местное проклятие? Например, такое: «Кто найдет гигантское яйцо с человеком внутри, будет обречен служить этому человеку до самой смерти»?
— С какой это стати ты мой господин? — спросил я и чуть крепче сжал рукоять топора. Если проклятие действительно есть, то, может, отрубленная голова чужака его обезвредит?
Человек уставился на меня так, будто я только что отрастил хвост, а потом с некоторым трудом поднялся на ноги. Роста мы оказались почти одинакового, я был разве что на пару пальцев выше.
— Я — Кастиан Аэстус, старший сын и наследник Тидиана Аэстуса, правителя Келсийской Империи, — произнес человек тем особенным тоном, который используют, когда абсолютно уверены, что последнее слово останется за ними.