— Добрый день, — сказал судья.
— Добрый день, — ответили юристы, но Антонио Гарсиа их не слышал: он зарылся носом в бумаги. Такова была манера судьи. Вместо того чтобы объявить заседание открытым, он, заняв свое место, минут пять читал… может быть, почту, а может быть, разгадывал кроссворд. Возможно, он пытался подчеркнуть, что наделен особой властью над присутствующими. Создавалось впечатление, что судебная власть города Майами готова пуститься во все тяжкие, лишь бы произвести впечатление на публику. А началось все это с того момента, когда судья Мэрилин Майлиан, оставив свою рутинную работу, превратилась в ведущую телевизионной передачи «Суд идет». Конечно, не каждый судья южной Флориды желал занять ее место, но поступок Майлиан сыграл определенную роль. Теперь судьи, выносившие приговор по криминальному делу, редко обходились без сакраментальной финальной фразы: «Вы самое слабое звено, прощайте!»
Джек покосился влево и увидел, что у его клиентки дрожат пальцы. Она уловила на себе его взгляд и взяла себя в руки. Как это характерно для Джесси! Она никогда не допускала, чтобы кто-либо уличил ее в слабости.
— Мы уже почти выиграли, — шепнул ей Джек.
Она ответила напряженной улыбкой.
До этого дела они виделись последний раз лет шесть назад. Джесси бросила его, а через полгода позвонила и пригласила на ленч, возможно, в надежде наладить отношения. Но к тому времени Джек был влюблен в Синди Пейдж, сейчас — миссис Джек Свайтек. И собирался объявить о помолвке на ближайшей вечеринке. Следовало отметить, что сегодня Синди куда красивее, чем была тогда, но то же самое можно было сказать и о Джесси. Но разумеется, совсем не по этой причине он взялся за дело, которое намеревался выиграть. И вовсе не потому, что его преследовали навязчивые воспоминания о длинных темно-рыжих волосах Джесси, разметавшихся по подушке. Попав в беду, она обратилась к нему, как к старому другу. Он вспомнил первый свой разговор с Джесси после долгой разлуки.
— Врач сказал, что жить мне осталось два года. Максимум три.
На секунду Джек лишился дара речи. Потом выдавил:
— Черт, Джесс… Мне безумно жаль.
Она, казалось, была готова разрыдаться. Он пошарил в кармане, хотел найти платок. Джесси опередила его, достала из сумочки салфетку.
— Знаешь, очень трудно… говорить об этом.
— Понимаю.
— Я оказалась чертовски не подготовленной к таким новостям.
— Как и любой другой человек на твоем месте.
— Ничего. Я о себе позабочусь. Всегда могла.
— Да, это верно. — В утверждении Джека крылся подспудный намек на то, что на сей раз все старания будут лишь бесполезной тратой времени.
— Знаешь, когда врач мне сказал, первой мыслью было: да ты никак рехнулся, док. Этого просто быть не может!
— Да, конечно.
— Просто я хотела сказать, что еще ни разу в жизни не сталкивалась с проблемой, с которой не могла бы справиться. И тут вдруг какой-то докторишка заявляет мне, что все, игра окончена.
В ее голосе он уловил гневные нотки.
— Я бы тоже возмутился!
— Я была просто в ярости. И еще страшно испугалась. Особенно когда он объяснил, что́ у меня за болезнь.
Джек не стал спрашивать. Решил, что она скажет ему сама, если сочтет нужным.
— У меня АЛС, амиотрофный латеральный склероз.
— Что-что?..
— По-другому называется болезнью Лу Джерига.
— О-о!.. — А что еще он мог сказать? Лишь протянуть это многозначительное «о-о».
И она тут же подхватила:
— Так ты знаешь, что это за ужасная болезнь?
— Знаю лишь то, что произошло с несчастным Лу Джеригом.
— Говорить легко. Но стоит только представить, что это происходит с тобой… Сознание остается ясным, а нервная система постепенно разрушается. Ты теряешь контроль над собственным телом. В один прекрасный день вдруг понимаешь, что не можешь глотать, потому что мышцы гортани атрофировались. Ты или задыхаешься, или давишься собственным языком.
Она смотрела на него немигающим взглядом.
— И исход всегда один. Летальный, — добавила Джесси. — Через два-три года, максимум через пять, человек умирает.
Он не знал, что сказать. Повисла неловкая пауза.
— Не знаю, могу ли я чем-то помочь. Но если могу, ты только скажи.
— Можешь.