— А как ваш желудок? — поинтересовался Лангтон.
— С ним все в порядке. Спасибо, что спросили. — Она задумалась, о чем с ним сейчас говорить. — Сколько лет вашей дочери?
— Китти? Ей одиннадцать, и она живет с моей бывшей женой. — Он порылся в кармане, вытащил оттуда бумажник, перебрал рецепты и скомканные купюры и наконец нашел маленькую фотографию. — Но снимок старый, теперь она изменилась. У нее тогда только что выпали молочные зубы.
Анна посмотрела на девочку с темными вьющимися волосами, большими ясными глазами и широкой улыбкой.
— Она изящна. И у нее есть свой стиль.
— А по-моему, просто сорванец в юбке.
Она проследила, как Лангтон убрал фотографию в бумажник. Потом он тоже взглянул на свое изображение в окне.
— Вы разведены? — робко спросила она.
Он неторопливо повернулся к ней лицом.
— Да, я разведен.
Лангтон улыбнулся и, откинувшись на спинку стула, не без иронии обратился к ней:
— А вы? Как с личной жизнью у вас?
— О, ничего определенного, есть несколько близких знакомых, но это несерьезно. И теперь у меня ни на что не хватает времени — с кем-то встречаться, завязывать отношения. Я полагаю, что вам, должно быть, еще труднее.
— Почему?
— Ну, я знаю, что работа занимает у вас целый день.
— И поэтому мой брак оказался неудачным? — ехидно заметил он.
Анна не поняла, шутит он или говорит всерьез.
— Простите?
Лангтон негромко засмеялся.
— Трэвис, вы явно стремитесь выжать из меня информацию. Что же, скажу откровенно: я — трудоголик, но развод никак не был связан с моей работой. Мой брак распался из-за нескольких любовных связей на стороне. — Он немного помолчал, а потом повернул голову и улыбнулся. — Особенно с блондинками. Обожаю блондинок.
В его глазах мелькнули смешливые искорки, и она опять не смогла решить, то ли он сообщил ей о своих вкусах, то ли захотел поддразнить.
Лангтон прижался головой к спинке стула.
— А что обожаете вы, Трэвис?
— Тосты с сыром и сандвичи с беконом.
Он усмехнулся и закрыл глаза.
— Ваш старик мог бы вами гордиться.
Анна едва удержалась от слез. И когда снова поглядела на него, то он, казалось, ненадолго уснул. Его голова мирно покачивалась из стороны в сторону. Она решила последовать его примеру — откинулась на спинку стула и закрыла глаза.
Анна мгновенно проснулась, когда Лангтон легонько похлопал ее по щеке.
— Мы подъезжаем к Лондону. И вот-вот остановимся на станции, — пояснил он, выпрямился и начал завязывать галстук.
— Должно быть, я задремала.
— Да, вы проспали всю дорогу, и я пять минут пытался вас разбудить.
Они сидели в последнем вагоне. Когда Лангтон приоткрыл дверь, между поездом и платформой уже обозначилось небольшое пространство. Он подскочил, обернулся, схватил изумленную Анну за талию, приподнял ее и спрыгнул вместе с нею на платформу. Она так плотно прижалась к нему, что чувствовала его дыхание, пропитанное кофе и никотином.
— Господи, да вы тяжелее, чем кажетесь, — пошутил он. И, убедившись, что она твердо стоит на земле, двинулся своим привычным шагом. Анна засеменила за ним. «Да, на вид я просто пушинка, — с грустью размышляла она, — но стоит до меня дотронуться, и сразу ощутишь железные мускулы». Отец любил в шутку сажать ее к себе на колени, ощупывать маленькие ноги и говорить, что они сплошь состоят из мускулов. Обычно он со вздохом добавлял: «Тяжелые мускулы. Весят не меньше тонны». А вот у ее матери, Изабель, были длинные тонкие руки и ноги. Отец частенько подначивал Анну, повторяя: «Жаль, что ты не мальчик, тогда наш следующий ребенок станет похож на мать». Но ни сестер, ни братьев у нее так и не появилось, хотя в семье по этому поводу никто не горевал. Ну нет других детей, и ладно.
Они распрощались у вокзала. Анна сказала Лангтону, что дождется автобуса, а он решил поехать домой на метро.
Однако она просто воспользовалась предлогом и, как только он скрылся из виду, села в такси. Анна всегда брала такси, задерживаясь где-нибудь допоздна. Джек Трэвис сумел внушить своей дочери, что молодой женщине рискованно возвращаться ночью в автобусе или метро, а потом одной идти в темноте к дому.
Его любовь и забота с детских лет окутывали ее словно облако. И когда она наконец очутилась у себя, легла в постель и положила голову на подушку, то услыхала отцовский голос. Иногда, гораздо реже, в ее душе звучал голос матери. Как-то за обеденным столом Изабель принялась дразнить мужа и назвала его паникером.