— Правда? И я думал о том же. Вот бы объявить перерыв и побыть вместе.
Она хотела сказать: «Да, но что потом?», а на самом деле спросила:
— Ты узнал меня, когда увидел на улице?
— Шутишь? Чуть не остолбенел.
— Но не остановился.
— Я хотел, но чувствовал себя неловко в том придурочном костюме туриста. А вдруг ты решишь, что я всегда так одеваюсь?
— Черные носки и сандалии.
— Атрибуты маскировки.
— Я следила за тобой до самого перекрестка.
— Я чувствовал.
— Ты хотел повидаться с Адель, верно?
— Пожалуй, не стоит это обсуждать.
— Верно, ты прав. И Бадди тоже. Я даже не буду спрашивать, здесь ли он и что вы намерены предпринять. И о том, встретились ли вы с Гленом Майклсом.
— Не говори так, о’кей? Ты меня пугаешь. Я пытаюсь вспомнить… Фей Данауэй и Роберт Редфорд начали целоваться…
Карен кивнула:
— Он стал ее развязывать.
— А как они оказались в постели?
Она встала с дивана и протянула ему руку:
— Пойдем, я покажу.
Они вошли в спальню. Он сел на кровать, чтобы скинуть туфли, потом встал, чтобы избавиться от брюк. Стянул носки.
— Галстук что, оставишь? — спросила она, раздеваясь.
Увидев ее в черном бюстгальтере и трусиках, он сказал, что не уверен, выдержит ли его старый мотор. А когда она сняла белье и подошла к нему, чтобы помочь развязать галстук, он решил, что умер и уже на небесах. Раздевшись догола, он повязал галстук обратно на шею. И смотрел на нее, пока она не выключила свет:
— Господи, наконец-то ты со мной.
Он никогда не видел такого тела. В журналах — возможно, но не в реальной жизни. Через несколько минут он понял, что никогда не занимался любовью с подобной женщиной — она была везде, целовала, ласкала, произносила его имя каким-то печальным шепотом: «О, Джек…» И ее родной запах… Он спросил, хорошо ли ей, посмотрел на ее лицо, освещенное лучиком из гостиной, на ее улыбку. Но даже улыбка была печальной. Они занимались любовью, и она не промолвила ни слова, не издала ни звука, пока вдруг не начала снова и снова повторять его имя: «Джек? Джек?..» Он спросил, в чем дело. А она лишь повторяла и повторяла его имя, все громче и громче. А потом замолчала. Ни одна женщина не произносила так его имя.
— Кто я теперь?
Они лежали обнявшись на огромной кровати, свет из гостиной почти доходил до них.
— Все еще мое наслаждение.
Она отодвинулась и села, спустив ноги на пол.
— Ты вернешься?
— Можешь положиться на старую подстилку для грабителя.
Он обнял ее, прежде чем она успела встать, коснулся груди, крепко прижал к себе.
— Решила пошутить?
— Мне надо в ванную.
— В самом деле?
— Не знаю.
Он отпустил ее, проводил взглядом до ванной. Дверь закрылась за ней. Он почувствовал, что тайм-аут заканчивается, скоро он услышит свисток, такой, как у надзирателей, когда они приказывают закончить одно дело и перейти к другому. И он не знал, как вернуть ее, что нужно ей сказать для этого. Вряд ли он может поставить себя на ее место и понять, что она думает… Он лишь знал, как надо слушать и ждать, а ждать он умел особенно хорошо. И если он уже не сможет вернуть ее, хотя бы на время, хоть на чуть-чуть, неважно на сколько, то снова станет серьезным. Его желания тут ни при чем. Придется играть до конца.
Но когда она вернулась, по-прежнему обнаженная, и остановилась возле кровати, он искренне уверовал в то, что все-таки сможет ее вернуть.
— Хочу, чтобы ты кое-что понял, — сказала она. — Я с тобой вовсе не из-за того, что просто хотела потрахаться. Если ты вдруг так решил.
— Почему ты сердишься?
— И вовсе не из-за какого-то там извращенного желания. Не потому, что захотела переспать с грабителем. Я не из тех дам, что любят грубости в постели.
— А как насчет моего мотива? Теперь я могу хвастаться, что поимел федерального судебного исполнителя. Думаешь, я на каждом углу об этом растрезвоню?
Она замялась:
— Не знаю.
— Иди ко мне.
Он приподнял одеяло, она постояла в нерешительности, а потом скользнула в кровать, в его объятия.
— Я знавал одного парня, которого жена держала в ежовых рукавицах: не давала ему погулять с ребятами, лишала денег, а все потому, что он пил. Так вот, чтобы ей отомстить, он ограбил банк — причем банк, в котором все его знали, где его не могли не поймать. Жена была унижена, парень — счастлив. Отсидел пятьдесят четыре месяца, освободился, уладил ссору с женой и ограбил тот же самый банк. А еще один парень вошел в банк с бутылкой в руках, в которой, по его словам, плескался нитроглицерин. Взяв деньги у кассира, он уже направился к выходу, но уронил бутылку. Она разбилась, упав на плитки, содержимое растеклось, парень поскользнулся, ударился головой об пол, и его взяли. Нитроглицерин оказался рапсовым маслом. Я знаю куда больше облажавшихся грабителей, чем тех, кто знает свое дело. Сомневаюсь, что хотя бы один из десяти таких грабителей отличит пачку с краской от обычной. Помнишь кино, в котором Вуди Аллен грабил банк?