— Дар! — закричала я, рванувшись к нему.
Изломанная фигура дроу, в каком-то замедленном темпе, исполняя па последнего вальса, упала на пол подземного святилища.
Глава 23
ДАРМ'РИСС
Первым из подвластных мне чувств вернулся слух. Я слышал птичье чириканье — тихое и беззаботное. Я дышал, и воздух был свеж и прохладен… Я чувствовал себя восхитительно живым.
Тело было тяжелым, неповоротливым, но шевелиться не было нужды. Приблизилось чириканье, и мой лоб ощутил влажную ароматную прохладу. Чья-то тень заслонила солнце.
Я вспомнил, как приходил в себя несколько раз, мечась в бреду, пил то, что подсовывали, и снова проваливался в чёрное, вязкое забытье. Теперь, похоже, настало время проснуться окончательно.
Тень исчезла. Я открыл глаза, моргнул несколько раз, и картинка прояснилась. Я видел белые простыни, стены светло-коричневого цвета и распахнутое в полдень окно. Ветер трепал занавески — белые и оранжевые. Нет, рыжие…
— Девятый назгул получил приказ летать.
Какой летать, я спьяну неба-то не вижу!
— Что за базар? С горы видней!
Не рассуждать, ядрена мать,
Чтоб завтра вылез, гад-Баграт, в летящем виде!
Девушка обернулась и густо покраснела, заметив мою гримасу.
— Знаю-знаю, на ушах у меня мамонты отплясывали… Как ты?
Миг — и она сидит на краю моей постели, проверяет компресс. Я замер, боясь шелохнуться.
— Сейчас я скажу дикую глупость.
— Вперёд, — милостиво разрешила ясноглазая сиделка.
— Я что, уже в Асгарде?
— Размечтался, — привычно протянула она. — Тебе ещё подрастающее поколение воспитывать — я о Дартоне.
Но я не хотел говорить о Дартоне.
— Где Алхаст? С ним всё в порядке? А с тобой? Сколько прошло времени?
Лаэли посмотрела на меня с нескрываемым удивлением.
— Вроде жар уже прошёл… ладно, слушай, только болтай поменьше. Тебе, наверное, ещё вредно.
Девушка рассказала, что с того злосчастного дня прошла уже неделя, в течение которой мне просто не давали приходить в сознание, залечивая раны.
— Ты бы себя видел, — она сдвинула брови, провела ладонью по моей щеке. — Я так испугалась — думала, уже всё… Что ты улыбаешься?!
Испуганная и рассерженная рука сбежала, на щеках девушки снова вспыхнул румянец. Но больному страдальцу прощается всё, и скоро я слушал продолжение.
Алхаст, недаром ведь он Архимаг, понял, что это было посмертное проклятье и попытался, как мог, ослабить его отравляющее действие на меня. Спасло то, что, во-первых, карающее заклинание было предназначено не мне; во-вторых, недаром ведь я некромант. После того, как меня со всеми предосторожностями доставили в палаты целителей на Ллотройке, гений смерти объявился и с серьезным видом попросил разрешения откланяться. Алхаст должен был умереть именно тогда — но его судьба изменилась, и посланнику костлявой пришлось убираться восвояси. Впрочем, было не до него.
— Мы подняли на уши всех целителей… но ведь самых лучших к тебе в палату пускать нельзя, вот в чём штука.
Конечно, ведь хороший целитель сразу распознает мою личность, какую бы иллюзию не накладывали. Это значит — Лаэли и Алхаст вдвоём вели неусыпную стражу у моей кровати.
Только тогда я заметил темные круги под глазами у магички, бледность кожи, измученный вид. Если они лицемерили передо мной всё это время, то к чему такое беспокойство?
…- Так что они готовят свои жуткие зелья за дверью, а уж травим тебя мы, — Лаэли замолчала на время. — Дар…
— Не надо.
Она хочет поблагодарить меня — но не за что. Если бы не я, ей не пришлось бы выкарабкиваться из пут проклятья, не пришлось бы носить на шее раскаленный ошейник.
Она проследила за направлением моего взгляда и, улыбнувшись, приподняла волосы.
— Ожоги уже сошли, всё хорошо. Если не желаешь выслушивать мои благодарности…
— Дай мне руку, — попросил я.
Было очень тихо — не слышно даже нашего дыхания. Мне тяжело было шевелиться, но я смог повернуть голову, когда лица коснулась ладонь Лаэли. Она несмело взъерошила волосы, провела по щеке, коснулась пальцами мочки уха, шеи… Я прикоснулся губами к этой ладони, пахнущей какими-то лекарствами и нарциссами.
Ничего не произошло. Мир не остановился. Кружились вокруг своих звёзд планеты, в небе плыли облака, где-то отмечали свадьбу, а где-то отпевали родных, Небытие расползалось по мирам… но это время было моим — нашим.