— Да нет, того бы я и в темноте отличил, запомнил крепко.
Язон затянулся, помолчал. Нужно было идти вниз, но это оказалось выше его сил. Со Светланой он прожил год, полюбил, как ему казалось, и вот теперь… Оттягивая время, он набрал номер Севостьянова. Трубку никто не снял.
— Ну, что будем делать, Андрюша? — спросил он, хитро прищурившись. — Завтра ведь отправка. Не выясним, кто за этим стоит и что им известно, обогатим государство Российское, а сами по миру пойдем. Не хочется пиво-то немецкое на калымский чафан менять, а?
Барракуда отпил глоток ледяного пива. Тон Язона, ласковое обращение, вибрация пальцев на подлокотнике, блуждающий взляд — все говорило о его растерянности. Таким Барракуда его еще не видел, однако с советами решил повременить, зная переменчивость настроения шефа. Даже сейчас, в этой почти панической тираде он улавливал угрожающий подтекст.
Никого другого, кому было бы доверено так много, включая ою собственную жизнь, рядом с Язоном не оказалось, сейчас из него можно было вить веревки, запрашивать любую сумму, и всякая прихоть была бы удовлетворена без промедления. Барракуда отлично понимал, что именно этого — условий и просьб — ждет от него хозяин. Но он был мудр по-своему, мудр и хитер, а потому продаваться не стал. Играть нужно было по-крупному. Момент отчаяния следовало использовать, чтобы дать понять окончательно: ты без меня не справишься, и заменить меня нельзя ни сейчас, ни завтра, ни в отдаленном будущем. Барракуда считал себя мастером и требовал оценки своего мастерства. Прозябать в услужении, подобно Чалому, он не собирался. Удовлетворение же его амбиций могло быть выражено лишь в признании равенства, и только сейчас, иначе в случае провала Язон испарится, проведет остаток бренной жизни за бугром и едва ли когда-нибудь вспомнит того, кому не раз был обязан своим спасением. А он… Что будет с ним, Барракудой? На что списать все эти годы преданного служения, какими бы суммами ни исчислялись подачки?
Барракуда молчал, предоставляя самому Язону оценить это молчание. И шеф его понял.
— Чего ты хочешь? — спросил он напрямую заметно упавшим голосом.
Барракуда на него не смотрел. Молча допил пиво, поставил бутылку на полированную крышку письменного стола.
— Гарантий, — сказал он твердо.
— И в чем они?
— Вам решать.
— Я подумаю, — выдержав долгую паузу, подвел черту Язон.
И тут прозвучало то, что в другое время могло стоить Барракуде места, причем не в АО у Язона, а под солнцем.
— Я тоже, — он посмотрел в застывшие зрачки хозяина.
Игра в гляделки кончилась его победой.
— Ну, хорошо, — согласился Язон, отводя взгляд. — На этой неделе уедем во Франкфурт. Если хочешь, можешь оставаться там, работой я тебя обеспечу. Там же положу пять процентов от стоимости переправленного груза.
Барракуда улыбнулся.
— Пятьдесят, Валентин Иванович, — сказал он тихо и вкрадчиво.
— ???
— Пятьдесят. И не груза. А той части акций, которыми владеете вы.
Такое Язону не могло привидеться и во сне. Вслед за подобным соглашением должен был последовать брудершафт. Они становились партнерами.
— А срок ты со мной разделить не хочешь? — горько усмехнулся он, предчувствуя поражение.
— Вам срок не грозит, Валентин Иванович. Вы это прекрасно знаете. Так вот, я хочу, чтобы он не угрожал и мне.
— Ты что-то знаешь?
— Догадываюсь. Но для начала стоит поговорить с леди.
Язон встал, снял халат. От его желания уже ничего не зависело. Нужно было выбираться из проруби, пока течением не затянуло под лед. А для этого все средства, хороши.
Так или иначе, разговора с той, которая была для него так дорога еще вчера, а сегодня безнадежно потеряна, не избежать. Тяжело ступая вслед за Барракудой по скрипучим тяжелым ступеням, Язон вдруг подумал, что с сегодняшнего дня в жизни его начался период, название которому — старость.
«Леди» сидела на табуретке возле подоконника, пристегнутая наручником к батарее. Тушь, размазанная по красному, разгоряченному лицу, удлиняла разрез ее глаз, ноздри зло раздувались, от чего в профиль она была похожа на лису, окруженную злыми волками. На пришедших не взглянула, лишь слегка наклонила голову и развернулась на полкорпуса к окну.
— Сними браслет, — тихо сказал Барракуда Шарову.
Освобожденная рука повисла плетью. Шаров повернулся к Барракуде, прижимая к подбородку окровавленный платок. Тот улыбнулся, кивнул напарнику на дверь.
Остались втроем. Язон прошел за длинный дощатый стол с накрахмаленной скатертью.