«Пусть он будет уверен, что я здесь и никуда не собираюсь исчезать», — Киреева встретила «гарсона» развязной походкой завзятой алкоголички. Щедро расплатившись, издала восторженный возглас, поцеловала бутылку «Камю» и принялась отвинчивать пробку. Но как только дверь за официантом затворилась, тут же забыла о бутылке.
Если Аракелов примется за Алика, тот несомненно расскажет ему о банковском счете. Брать этого подонка в долю она не собиралась, хватит того, что отработала на него столько лет! Теперь, когда возврата к Пименову больше не было, Эдику она станет не нужна. С миром же и благодарностью он ее не отпустит, это точно: слишком много ей известно о делишках птенца гнезда Дзержинского «с чистыми руками, горячим сердцем и холодной головой». Впрочем, насчет последнего ирония была неуместной: голова у Эдика действительно всегда оставалась холодной. Он никогда не руководствовался эмоциями. Мозг — под стать компьютеру. Рассчитывал Эдик ходов на десять вперед, и если не утопил ее до сих пор в городской канализации, значит, собирался использовать. Вполне возможно, как аргумент в предстоящем споре с Язоном. Сдаст в обмен на какую-нибудь информацию или за мзду — верная смерть. Наверняка гориллы уже получили приказ: «Найти и обезвредить».
Нет, ни Язону, ни Аракелову места в ее жизни больше не было. Спасение утопающей — дело рук самой утопающей.
Светлана осмотрела себя в зеркало. Опухшие глаза… на лбу — царапина… Косметичка осталась в сумочке вместе с ключами. Пальто и джинсы удалось застирать, никаких пятен, вполне пристойный вид. Она налила полстакана коньяку, оставила на столе. Включила воду в ванной. Осторожно выглянула в коридор и, убедившись, что он пуст, вставила ключ с внешней стороны замка. Видимость присутствия сэкономит минут пять-десять.
Лифт справа. Это она вчера запомнила точно. В вестибюле перед лифтом сидит дежурная по этажу. Светлана ступила на ковровую дорожку в коридоре, и в этот момент в номере раздался телефонный звонок. Вернувшись, она сняла трубку. Пять секунд тишины, затем — гудки отбоя.
«Эдик, — догадалась она. — Проверяет: на месте ли его «вещь». Проверка была кстати. Теперь времени еще больше.
О том, что ее ждет впереди, так же как и о возможной слежке, она не думала. Самое страшное — жить в ожидании смерти. Она спустилась по лестнице в полуподвальное помещение, но дверь запасного выхода оказалась на замке. Пришлось вернуться в коридор первого этажа и выходить через центральный. На отрезке до холла — никого, кроме уборщицы. В холле сновали гостиничные служащие, администратор оформлял группу приезжих. Светлана пересекла холл, спустилась по ступенькам к двери, прошла мимо старика-швейцара и вышла на улицу.
Если бы Аракелов действительно оставил внизу своих людей, то не стал бы проверять ее по телефону. Никто другой звонить не мог. Если бы звонок был ошибочным, трубку положили бы после того, как услышали голос, но она не проронила ни слова.
Вначале она решила ехать в метро — во избежание риска оказаться в подставной машине. Но времени почти не оставалось. Слова Аракелова «обед закажешь в номер» вовсе не означали, что он не собирается вернуться до обеда. Это могло быть элементарной уловкой, «дзержинец» — само коварство о двух ногах. Правда, за долгие годы общения с ним она тоже кое-чему научилась.
Выбрав плюгавенькую «ладу», владелец которой, зевая, переворачивал газетные страницы, она направилась к ней.
— До Новослободской?
Он внимательно посмотрел на нее, аккуратно свернул газету.
— Садитесь.
Ни на Смоленке, ни на Садовом, ни на Долгорукова слежки она не заметила. Поначалу обращал на себя внимание маленький красный «форд», отъехавший со стоянки вместе с «ладой», но за Триумфальной он свернул на 1-ю Тверскую-Ямскую, и «преследование» прекратилось.
Вышла Киреева у метро с таким расчетом, чтобы зайти в ЖЭК с Миусской, не появляясь перед фасадом на Лесной. То обстоятельство, что ключи остались в сумке (а сумка, должно быть, в «мерседесе», по крайней мере в бане ее уже не было, это точно), стало гарантией ее безопасности: в квартиру она войдет вместе со слесарем из ЖЭКа.
Светлана знала за собой способность действовать решительно и четко, когда возникала опасность и положиться было не на кого. Считала, что это заложено в человеческой природе и распространяется на всех. Если человека сопровождают по незнакомым улицам, он не дает себе труда запомнить маршрут, за исключением особых случаев; если же дорогу приходится искать самому — внимание его собрано и напряжено, а память цепка. Что бы там ни говорили, одиночки оказываются более приспособленными к жизни. Одиночкой она, конечно, себя считать не могла, совсем даже напротив — все годы сознательного существования ее то тянули за руку, то подталкивали, но редкие минуты, когда приходилось оставаться наедине с собой, становились для нее минутами открытий, извлечения непознанных резервов. Впрочем, так было не всегда. Вкус к самостоятельной жизни стал появляться с возрастом.