— Отец, ты знаешь, не все в партии идут за тобой. Много тех, кто хочет хотя бы выслушать другую сторону, показать себя разумными, даже если в результате ничего существенно не удастся изменить. — Она потянулась к отцу, но замерла на полпути. — Опасно представлять дело так, будто мы ни за что с места не сдвинемся. — Дочь отводила взгляд, словно боялась, что ее остановят, прежде чем она выскажет то, что хотела. — Люди теряют терпение. Мы устали от убийств и смертей, от того, что видим, как это продолжается и продолжается, а жизнь не становится лучше. Если мы вообще намерены избавиться от этого, то надо с чего-то начать.
Печаль покрыла лицо Коннора, и у Бриджит, хорошо видевшей это, душу защемило от жалости. Она знала, что́ муж собирается сказать. Может, и был когда-то выбор, но те времена миновали давным-давно.
— Мы не начинаем с отказа от суверенитета, Ройзин, — вздохнул он. — Всю свою жизнь я старался найти с ними общий язык. Стоит нам на дюйм уступить, как они прихватят следующий, потом следующий — пока у нас не останется ничего. Им не примирение нужно, им нужна победа. Порой я даже не уверен, что они хотят мира. Кого они ненавидят, если не нас? И кого им винить всякий раз, когда что-то происходит не так? Нет. — Он покачал головой. — Мы стоим твердо. И не пытайся сбить меня с толку. Имонну скажи, пусть свои поручения сам исполняет, а не посылает жену. — Отец поднял руку, словно хотел дотронуться до волос дочери, но та отпрянула, и Бриджит увидела слезы в ее глазах.
— Я боюсь за тебя, — тихо выговорила Ройзин.
Коннор резко выпрямился. Движение дочери отозвалось душевной болью, и это удивило его.
— Когда стоишь за свои убеждения, всегда отыщутся люди, которые вступят с тобой в борьбу, — ответил он, плотно сжимая губы и не скрывая горечи во взгляде. — Некоторые из них — насилием.
Бриджит знала, что на уме у мужа тот, десятилетней давности, взрыв, из-за которого его наставник потерял обе ноги, а четверо бывших с ним внуков погибли. Тогда что-то разладилось в душе у Коннора, и боль от этого иссушила в нем чувство сострадания.
— Ты бы предпочла видеть меня трусом? — воскликнул он, глядя на Ройзин. — Смерть бывает разная. Свою я встречу лицом к лицу, веруя в Бога и в то, что он защитит меня, пока я служу ему. — Эмоции исказили лицо Коннора, на миг ставшее вдруг удивительно беззащитным. — Рози, неужели ты восторгалась бы человеком, который склоняется под ветром только потому, что стоять прямо ему может дорого обойтись? Разве этому я тебя учил?
Дочь покачала головой, глотая льющиеся из глаз слезы. Она подалась к нему, ткнулась губами в отцовскую щеку, но проскочила мимо раньше, чем он успел протянуть руку, чтобы удержать ее и ответить на поцелуй. Ройзин мельком взглянула на мать, стараясь улыбнуться. Голос ее слишком дрожал, чтобы она смогла выговорить что-нибудь, кроме слов прощания. Она поспешно ушла. Родители слышали, как простучали ее каблуки по коридору, как хлопнула входная дверь.
— Это все Имонн, — сурово произнес Коннор, избегая встречаться взглядом с женой.
— Я знаю, — кивнула та.
Ей хотелось оправдать Ройзин, дать мужу понять, какой страх владеет дочерью, страстно желающей оградить от бед ребенка, которого, Бриджит уже не сомневалась, она вынашивает. И ей хотелось смягчить обиду Коннора, в ком усомнилась и кому не поверила дочь, которую он любил, даже если она и представления не имела об этом, а он не знал, как ей сказать.
— Ему хочется произвести на нее впечатление, — попыталась объяснить Бриджит. — Ты вождь протестантизма в Ирландии, а он любит твою дочь. Ему нужно, чтобы она видела в нем еще одного сильного человека, вождя, а не последователя. Он искренне восторгается тобой, однако не в силах оставаться в твоей тени — особенно с Ройзин.
Коннор сощурился, устало провел ладонью по лицу, но все же наконец посмотрел на жену. Во взгляде его сквозило удивление и угадывалась признательность.
Бриджит улыбнулась:
— Такое случалось, когда юноши ухаживали за дочерьми великих людей, и, полагаю, так будет всегда. Трудно влюбиться в человека, который по характеру очень похож на твоего отца, только моложе и слабее. Он сам в чем-то должен преуспеть. Неужели ты не понимаешь? — Она сама испытывала такое чувство к Коннору двадцать пять лет назад. Видела таящуюся в нем силу, пламенную страсть к успеху. Самое большое впечатление производила его несокрушимая воля. Тогда она мечтала работать рядом с ним, делить горечь поражений и радость побед. Она так хорошо понимала Ройзин, словно все повторялось с ней самой.