— Они хороши, — согласился Келп.
— Да, — кивнул Гарри. — Но если тот, кого мы хотели пригласить, болел, или был занят, или сидел, тогда мы обращались к Куэрку, и он нас не подводил.
— Гарри, ты послал его ко мне, — напомнил Келп, — но энтузиазма в твоем голосе не слышится.
— Да нормальный он парень. — Гарри остановился посмотреть на мяч, который опять лежал в океане песка, тогда как зеленая травка казалась далеким островом, виднеющимся впереди и справа. Двое мужчин из троицы, поджидающей Гарри, уже сели на землю, предчувствуя, что ждать придется долго. — Дай-ка глянуть на другие клюшки.
Келп поставил сумку на песок, чтобы Гарри выбрал подходящую клюшку.
— Что-то сдерживает твой энтузиазм? — спросил Келп.
Гарри кивнул, все еще перебирая клюшки.
— Это его ограбление. Я никогда не был с ним, когда он играл первую скрипку. Ральф и я, мы приводили его в нужное место, показывали на дверь, ворота, сейф, что угодно, и говорили: «Открой это, Кирби». И он открывал. Дело свое знал. Не виртуоз, но дело знал. А каков он в организации ограбления? Тут я не могу дать рекомендацию.
— Понятно, — кивнул Келп.
Гарри указал на клюшку с большим крюком.
— Эта, как думаешь?
Келп, многоопытный кэдди, прикинул варианты, потом указал на другую, с еще большим крюком.
— Думаю, эта.
Но и новая клюшка не помогла.
4
Нью-Йорк нервировал Кирби Куэрка. Все его нервировало, особенно необходимость не подавать виду, что он нервничает, не позволить другим догадаться, что испуган.
Он слишком долго отсутствовал, слишком много времени провел вне Нью-Йорка, да и остального мира. Шесть с половиной лет тюрьмы сломали его, лишили привычки жить своей жизнью. Тюрьма так соблазнительна, так комфортабельна, если ты сдаешься и перестаешь бороться с системой. Живешь по часам, их часам, их правилам, их порядку, делаешь все, что тебе говорят. Так проходит шесть с половиной лет, а потом, внезапно, тебе улыбаются, жмут руку, и вот она, открытая дверь, миновав которую ты предоставлен самому себе. Имеешь право делать что хочешь.
Имеешь право? Две предыдущие отсидки были короче, да и сам он был моложе, поэтому тюремная упорядоченность не становилась для него законом. Он находил в себе силы начать все заново. На этот раз, обретя свободу, он уже не знал, как ею распорядиться.
И это стало главной причиной, заставившей его прямиком направиться в Дербивилл к кузену Клоду, пусть они никогда не были близки, да и вообще мало общались. Клод всю свою жизнь чтил закон, тогда как Куэрк начал преступать его чуть ли не с детства.
Тем не менее Куэрк поехал в Дербивилл, предварительно позвонив Клоду и попросив подобрать ему жилье под предлогом того, что освоил в тюрьме профессию печатника (во всяком случае, думал, что освоил) и знал, что в Сикаморе, городке, расположенном неподалеку от Дербивилла, в сотне миль к северу от Нью-Йорка, находится типография «Сикамор крик». Клод, как человек порядочный, женатый, с четырьмя детьми, двое уже покинули родной дом, двое — еще нет, пригласил Куэрка к себе и выделил ему спальню старшего сына. Речь шла о том, что Куэрк поживет у кузена, пока не найдет себе жилье, но и теперь, полтора года спустя, он жил в доме кузена.
Куэрк не знал этого тогда, не знал и теперь, но поехал к кузену Клоду прежде всего потому, что ему требовался надзиратель, человек, который мог бы сказать, когда выходить на прогулку, когда тушить свет. Все получилось не совсем так, потому что Клод и его жена оказались слишком деликатными и доброжелательными, а навыки печатника, приобретенные в тюрьме, стали не фундаментом его новой жизни, а очень уж быстро лопнувшим мыльным пузырем. Но все в той или иной степени образовалось. В типографии ему дали работу — это хоть как-то упорядочило жизнь, и он нашел другого человека на роль надзирателя.
И пришло время позвонить ей.
В Нью-Йорке Куэрка много чего нервировало, в том числе телефоны-автоматы. Он боялся воспользоваться телефоном на улице, боялся говорить в гуще людей, многие из которых оказывались у него за спиной неизвестно с какими намерениями. Чтобы позвонить по телефону-автомату, приходилось останавливаться, а Куэрку не хотелось останавливаться на улицах Нью-Йорка. Он никак не мог отделаться от чувства, что его растопчут, раздавят, ограбят, изобьют, если он остановится. Так что, попадая в Нью-Йорк, он предпочитал пребывать в постоянном движении. Но ему все равно нужно было позвонить.
Гранд-Сентрал, центральный вокзал Нью-Йорка, конечно, не решал проблемы, но был разумным компромиссом. Во-первых, это помещение; во-вторых, пусть народу здесь не меньше, а то и побольше, чем на тротуаре, но он мог говорить по телефону, повернувшись лицом к людям, а спиной чувствуя надежную стену.