Он еще ни разу не был женат и сомневался, что вообще когда-либо женится. Перспектива иметь детей повергала его в уныние — порождать новые жизни, приводить их в мир, полный неуверенности и несчастий, и это в начале двадцать первого века!
Он предпочитал вести жизнь тайную, скрытную. То была невинная жизнь. Обязательная пробежка по утрам вдоль набережной. Велосипед, занятия альпинизмом. Он не охотился, не ездил на рыбалку, не испытывал необходимости забирать чью-то жизнь, дабы разнообразить свою. Он занимался почти исключительно укреплением своего тела. Достиг определенных успехов в велосипедном спорте, но не испытывал желания стать, например, марафонцем. Он не был настолько фанатичен, хотел лишь одного — побыть в одиночестве там, где можно к радости и удовольствию потренировать свое тело. А может, и без всякого удовольствия, до боли, до изнеможения.
Как-то летом, в возрасте двадцати пяти лет, он в одиночестве прошел и проехал автостопом с рюкзаком за спиной Португалию, Испанию и северную часть Марокко. В Танжере первый раз посетил опиумную курильню, хотел испытать, что такое кайф от наркотиков, наиболее экстремальная форма одиночества. И этот эксперимент не только потряс, но и как-то сразу отрезвил и заставил вернуться домой, чтобы начать новую жизнь там. Его, Майкла, а ныне — Майкела.
Подкармливать крысу означало для него свободу. Означало, что он вовсе не обязан заезжать к ней, этой женщине, пусть даже она и очень ждет. Не только проехать мимо, но и не позвонить. Единственный способ дать этой женщине понять, что он не хочет связываться с ней, никогда не впустит в свою жизнь привязанность к кому бы то ни было. Что ж, в свою очередь, она и ее муж не смогут предоставить Майкелу Залману алиби на тот роковой день и час.
Одиннадцатого апреля, в пятницу, в 17.18 он съезжал по пологому пандусу к своему мини-вэну, оставленному внизу на автомобильной стоянке, и вдруг увидел там полицейский автомобиль с нью-йоркскими номерными знаками, но не придал этому значения. У него не было причин думать: «Они приехали за мной». Даже когда он увидел, как двое полицейских в униформе заглядывают к нему в фургончик через заднее стекло — кстати, то пока что была единственная машина, припаркованная внизу, у самого конца спуска, — это не встревожило и не насторожило. Ибо не чувствовал за собой никакой вины.
— Привет. Что это вам тут понадобилось? — Так наивно, почти панибратски, окликнул он офицеров полиции, которые теперь шли прямо к нему.
После он вспоминал, с какой поразительной быстротой действовали эти двое. Один из них спросил: «Вы Майкел Залман?» — а второй, не дожидаясь ответа Залмана, грозно выкрикнул: «Руки! Держать так, чтоб мы их видели, сэр!»
Руки? Но при чем тут его руки? Зачем понадобилось говорить о его руках?..
И Залман тут же весь вспотел, хотя был в футболке и шортах цвета хаки, а мелкие волоски на спине и шее встали дыбом. Мало того, он даже поскользнулся и упал, пребольно оцарапав левое колено. Теперь он чувствовал себя уже менее уверенно. Вытянул руки перед собой, растопырил пальцы, и в каждом его жесте сквозило раздражение.
Чего хотят от него эти люди? Должно быть, какая-то ошибка…
Они заглядывали в фургон через заднее стекло. Он был вынужден согласиться на обыск. Они осмотрели салон, багажник. Заглянули в бардачок. Что ищут? Наркотики, что ли? Может, оружие?.. Он заметил, с каким видом рассматривали они две книжки, которые он оставил в машине под задним стеклом несколько недель назад. «Умирающее животное» Рота и «Искусство любви» Овидия. Обложку первой книги украшала чувственная ню Модильяни в насыщенных плотских тонах, вольно раскинулись пышные груди с ярко-розовыми сосками. На обложке второй красовалось классическое изображение ню — белая мраморная статуя женщины с роскошными формами и слепыми невидящими глазами.
ТАБУ
Это было табу — произносить имя Кукурузной Девы.
Табу — прикасаться к Кукурузной Деве без особых указаний Джуд.
Ибо Джуд Б. была жрицей. Только она, никто другой.
А что означало табу? Табу означало смерть. В случае неповиновения.
Джуд сделала несколько снимков Кукурузной Девы, спящей на похоронных дрогах. Руки скрещены на плоской узкой груди, светлые шелковистые волосы разметались по подушкам точно бледные языки пламени. На некоторых снимках Джуд стояла рядом с Кукурузной Девой. Это мы снимали ее. Джуд улыбалась, глаза у нее сверкали, зрачки расширены.
— Для последующих поколений, — сказала Джуд. — Для истории.