— Будем знакомы, Степан Степанович Судакевич, — представился он. — Запоминается без всякого умственного напряжения.
Илья Викторович решил тут же его осадить:
— Космополитская какая-то фамилия.
Тот мигнул белесыми ресницами, но не растерялся:
— Шутить изволите, дорогой Илья Викторович, у нас деревня имеет прозвание Судакевичи, потому как в реке некогда водилось множество судаков, но есть и иная версия происхождения названия, однако маловероятная. А что касается фамилии и логики вашего приобщения ее к космополитам, то могу напомнить, что эдаким способом вполне можно к безродным интеллигентам приобщить гоголевского Собакевича.
Илья Викторович рассмеялся, хотя вроде было не до смеха. Он разгадал этого мужичка в погонах старшего лейтенанта, конечно же, тот был из нового призыва, ведь с приходом в министры Игнатьева на Лубянку хлынул народ из провинции, каждый, кто мог, тянул в Москву близких, знакомых, родичей; краткосрочных курсов им хватало, чтобы получить звание, квартирку, право вызова машины; после провинциальной голодухи такая жизнь казалась роскошью. И еще Илья Викторович по тому, как изъяснялся Судакевич, угадал в нем учителя, Игнатьев более всего почему-то любил привлекать в их учреждение учителей; возможно, в этом был какой-то смысл.
Судакевич не торопился, допросы вел лениво: видимо, у него и системы никакой не было, а может быть, понимал: Илья Викторович опытней его, носил на погонах три большие звезды с двумя просветами, а времена переменчивы, дело может повернуться по-разному, потому и спешить не следует.
Постепенно редкие эти допросы превратились в нечто похожее на дружеские беседы.
— Ну вот скажи, Илья Викторович, — щурился Судакевич, веко у него дрожало то ли от внутреннего напряжения, то ли от предчувствия удовольствия, тупо обрубленный нос морщился, как у собаки, учуявшей необычный запах. — Вот Андрий, сын Бульбы Тараса, он кто? Предатель? Или жертва безумственных душевных мук, именуемых любовью? Вопрос для меня принципиально значимый, так как имел на этой почве конфликтную ситуацию в школе. Я им про подвиги Тараса Бульбы, про патриотизм, а паренек такой мне аргумент всучивает: ваш Бульба — фашист, он детей малых в огонь бросал, его Гоголь озверевшим тигром представил, который из-за ложного понимания патриотизма мог деревни с мирными жителями огню предавать, а вы его нам по школьной программе героем делаете. И тут мне еще один аргумент: Андрий ведь не дурак был, самый умный в семье, он посчитал, что любовь превыше всех земных и ответственных установлений. Он даже перед смертью прошептал не имя отца-матери, не Родины, а любимой. Так можно ли его в предатели зачислять, если он подвиг души совершил? Вот такие, понимаешь, умники у меня литературу изучают. Я ему даю обстоятельный ответ: ты, сморчок, должен понять — и любовь можно предательством загадить, что с Андрием и произошло. Но они нынче, Илья Викторович, начитанные паразиты и тут же мне провокацию суют: Ромео тоже от своих отрекся во имя любви и, приняв смерть, великим стал на все эпохи. А чем же Андрий хуже Ромео?.. Что на такое предложение ответишь, Илья Викторович?
Он простодушно заглядывал в глаза Илье Викторовичу, щурился и дергал носом. На его лице возникало заискивающее и в то же время эдакое злое любопытство, которое не раз наблюдал Илья Викторович на допросах у своих коллег, да, наверное, и ему оно было свойственно, ведь повседневная скука обязательного вопросника мешала фантазии, а без нее трудно представить человека, раскусить окончательно того, с кем ведется игра. Для того чтобы увидеть собеседника, нужно поставить перед ним такую задачу, которая, может быть, не под силу профессиональным философам. На краю пропасти человек усилием воли во имя своего спасения мог дать самый неожиданный ответ.
Илья Викторович знал следователя, который записывал различные изречения подследственных, затем умело их обрабатывал, так составился у него целый трактат о жизни и смерти.
Илье Викторовичу казалось, он понимает Степана Степановича, который был счастлив, что ему выпала необычная доля. Сидел бы в своих Судакевичах или в областном центре, вел рутинный образ жизни, а тут в столице пришлось встречаться с глазу на глаз с людьми, известными в государстве, о которых он лишь слышал или читал. Это были ученые, актеры, писатели, и не важно, что встречи проходили в следственной камере, ведь в другом месте они бы никогда и не произошли.
Судакевич человек был ловкий и смышленый, он понял выгоду для себя таких допросов, превращая их иногда в школу самообразования, спеша получить ответы, которые не раз мучили его в годы учительствования.