Барсуков не утомлял своего воспитанника, но изо дня в день повторял одно и то же. И наконец Гай запел. Запел тонким, неустойчивым дискантом. Но все же это была настоящая дикая песня о волчьей доле. Как бы, наверное, порадовалась его серая матушка, услыхав эту песню! Мачеха же в этом искусстве ровно ничего не смыслила. Однажды, придя к конуре вместе с Лапкой, Сашка не утерпел и решил проэкзаменовать четвероногого друга. Лишь только он поднял руку, Гай с таким усердием залился песней, что Лапка, поджав хвост, мгновенно ускакала в подворотню, а в Шатрах пугливым брехом ответили собачонки.
Но с тех пор, как Шатры завалили снега, стало скучно. Прогулки и тренировки в лесу были только по воскресеньям. Приближения этого радостного дня Гай ждал с нетерпением. В остальные же дни сидел или лежал на своей будке и смотрел в дальние дали. Если в огороде появлялись гуси, Гай сейчас же уходил в будку — не любил вспоминать о случившемся. Но зато с каким восторгом и радостью он встречал своих друзей-школьников! С приходом шумливой братии в огороде начинался настоящий переполох. Получив свободу, Гай с упоением скакал по глубокому снегу, а потом безропотно поступал в полное распоряжение своих горластых товарищей. На дорогу вывозились сани, Гай покорно влезал в постромки и под смех и гиканье лихо катал ребятню…
С крыш по сталактитовым узорам ледяных потоков уже звенела мартовская капель. На будке под утрамбованной волчьей лежкой вытаяли доски.
Приближалась пора охотничьих испытаний.
В одиночестве
Бегущие над лесами плотные свинцовые тучи долго мешали рассвету возвестить о наступившем утре. Но когда перестал поливать дождь и с невероятной быстротой над лесом развеялись облака, стало сразу совсем светло. По оранжевому, подметенному ветром небу проносились редкие сизые обрывки облаков, а в остывшем воздухе, кувыркаясь, летели к земле одинокие снежинки.
Поднявшийся еще с вечера отчаянный ветродуй, запутавшись в лесной чаще, одичало шумел, рвался на волю. Под его шальными порывами деревья осуждающе качали вершинами.
И все же это было майское утро. Утро любовных песен, утро пробуждающейся к новой жизни природы. Весной на Урале вовсе не обязательно быть ему теплым и ласковым.
По просеке на полянку вышли охотники в лоснящихся мокрых телогрейках. На длинной сворке шел большой, как теленок, Гай. Остановившись, он энергично встряхнулся, во все стороны разлетелись мелкие брызги.
Птицын отдал Сашке свое ружье и, раскуривая папиросу, проворчал:
— Надо же, выбрали погодку!
Барсуков глянул на быстро летящие ошметки облаков, чему-то улыбнулся.
— Да, погодка что надо. Нам бы только следок найти, Гаюшка! — Он ласково похлопал мокрую голову волка. — Сухонку перейдем и, если ничего не будет, придется обходить увал и лога по просекам, а там выйдем на елани и дорожками замкнем круг. Держи, Санька, своего ирода. Все руки пооттянул!
По размокшей прошлогодней траве охотники двигались мягко, бесшумно. Даже попадавшие под сапоги мокрые ветки чаще просто вминались в землю и, если уж ломались, то глухо, без предательского хруста и треска.
Гай шел впереди Сашки. Иногда он останавливался, поворачивал голову и, навострив уши, к чему-то прислушивался. Ни одно движение его чутких ушей и носа не было беспричинным. Он всегда хорошо слышал то, чего не слышали охотники, и отчетливо чувствовал то, о чем они могли только догадываться.
По степени его возбуждения, по тонко вздрагивающим ушам, по неторопливому переступанию передних лап или неожиданной потяжке Барсуковым иногда удавалось довольно точно определять — кто из лесных обитателей и чем привлек внимание волка. Но чаще познаваемый зверем мир оставался недоступным для людей.
Выйдя на тот самый покос, на котором осенью Сашка убил переярка, Гай внезапно остановился. В следующее мгновение он с такой стремительностью бросился к речке что Сашка бегом едва поспевал сзади. Шагов через десять Гай ткнулся носом в жухлую прошлогоднюю траву, заметался из стороны в сторону и вдруг, снова натянув поводок, потащил Сашку по берегу Сухонки. Шерсть на его хребте дыбилась, тяжелый хвост вытянулся и вздрагивал.