Когда мои колени бьются о деревянную стенку, в это время я откусываю куски сала и глотаю их. В соседней камере кто-то напевает песню. Когда поезд останавливается, я слышу, как заключенные беседуют через щели окон. Изматывающе жарко. Солнце мерцает на полях. Мне кажется, будто я никогда еще не видел так много солнца. – Станция Заган, – кричат снаружи кондукторы. Вдруг грохот во всех камерах.
- Милашка, милашка, – сладким тоном говорит арестант в соседней камере. Я напряженно смотрю на платформу. Там идут полицейские и ведут между собой девушку, в грубой коричневой юбке и шали, заключенную. У девушки маленькие вьющиеся локоны у ушей, она бросает молниеносно взгляд на мое окно, улыбается и проходит. Вслед за тем я слышу шум в проходе. Заключенные разговаривают громко и уверенно. – Кукла, – кричит один, позади, в последних камерах звучит хихиканье.
- Шикарная девочка, – громко говорит мой сосед. Поезд медленно пыхтит, и вагон сильно трясется.
На какой-то маленькой станции, посреди леса, мы остаемся и стоим. По-видимому, вагон отцепили. Я вижу только куст плотно перед моим окном и штабель стволов деревьев, с которых стекает жесткая смола. Оглушительный, душный аромат доносится из истекающего кровью леса. Моя рубашка клеится от пота, я снимаю пиджак и жилет. Сосед стучит в стенку. – Откуда тебя везут? – спрашивает он у окна. Я отвечаю. Его везут из тюрьмы в Гёрлице в Кассель на судебный процесс. Он отсидел уже три года, и ему осталось еще четыре, не считая того, что он должен ожидать в Касселе. Я называю ему свое имя и спрашиваю о товарище, который тоже должен сидеть в Гёрлице. Да, был такой человек, работал в тюремной библиотеке. Я взволнованно спрашиваю о подробностях. Жара становится невыносимой. Я снимаю рубашку и сижу теперь с голым торсом. Охранников наша беседа не беспокоит. Мой сосед громко спрашивает, что там с куклой.
- Два года за лжесвидетельство. – Привет, милашка! – Привет! У девушки звонкий голос. Она смеется. Ей скоро домой. Ее вызвали свидетельницей в Галле. Арестанты шумят, жалуются на жару, смеются над девушкой, которая всегда бодро дает ответы. Мы стоим уже четыре часа. Постепенно вагон замолкает.
Наконец, движение продолжается. Большой лес и широкие площади полей и пустошей, между ними маленькие деревни, прижатых небом к земле. В Котбусе я слышу, как в проходе открываются двери. Я быстро одеваюсь. Тяжелые шаги и дребезжание ключей. Охранник открывает мою дверь, он спрашивает: – Как вас зовут? Я называю имя. Он говорит: – Следуйте за мной. Мое тело онемело, я вылезаю из вагона. Снаружи другие уже построились в две шеренги, только девушка стоит одна сзади. На некоторых штатское платье, поношенные, чисто отглаженные брюки, на некоторых коричневые робы, как на мне. Я единственный среди всех, на которого надевают наручники. – О, это, пожалуй, опасный? – слышу я, как говорит девушка. Я поворачиваюсь к ней и смеюсь. – Очень опасный, – говорю я, – тройное умышленное убийство на почве страсти! Девушка немного отходит назад, потом энергично говорит: – Я не верю.
Она рассматривает меня и спрашивает: – Ты, наверное, политический? Конвоир оттаскивает меня. Мы переходим через несколько путей и идем вдоль ждущего поезда. Сразу же заполняются окна купе.
- Бросьте дурачиться! – говорит охранник шагающему за мной арестанту. Мы приходим к новому сборному вагону. Я вхожу первым и осматриваюсь наверху в поисках девушки. – Хайль, Москва! – внезапно кричит она. Охранник толкает меня и втискивает в камеру.
В новой камере все стены плотно исписаны каракулями. Имя на имени, написанные карандашом или выцарапанные каким-нубидь острым предметом. За некоторыми именами стоит свастика или советская звезда. Я читаю внимательно. Я вожу указательным пальцем по одной строке за другой. И там стоит имя Йорга. Никакого сомнения, это его почерк. Огромная радость охватывает меня. Я отрываю пуговицу от брюк и тщательно царапаю ею как раз под именем Йорга свое имя. Я задумываюсь, нужно ли мне изобразить еще какой-нибудь символ. Наконец, я прибавляю дату.
Монотонность поездки не прерывается. Внезапно все время оживает. Я сижу на скамье и держу покрасневшие и воспалившиеся от беспрерывного выглядывания глаза закрытыми. Я сижу так час за часом.
Уже темно. Мы ехали долго. Все еще звучат обрывки разговоров от камеры к камере. Мы въезжаем, по-видимому, на большой вокзал.