Изобилие впечатлений сбивало меня с толку. Но я сидел очень приятно в мягком кресле, пил кофе, у которого был странно полный вкус, и старался принимать в себя все, что представлялось вокруг. Господа в блестящих очках в роговой оправе говорили там о политике, машине и женщинах. Я слышал о вещах, которые были мне совсем чужды, которые озадачивали меня, и в которые я должен был верить, так как о них рассказывали с небрежностью и уверенностью. Я очень сильно чувствовал свою абсолютную непригодность. Мне так хотелось бы о многом спросить, но я не мог участвовать в разговоре обо всех этих вещах, и это стесняло меня. Я был до предела набит переживанием отсутствия переживаний и при каждом слове, которое я хотел сказать, боялся, что я не вышел из того ограниченного окружения, в котором я жил до сих пор, и что каждое из моих выражений тут же поймет, что за окружение это было. И это очень сильно заставляло меня говорить. Я хотел спрашивать, хотел из беспорядочной кучи слов и представлений выжать для себя самое важное, что-то важное, какое-то существенное ядро, хотел нанести удар, чтобы разорвать круг, но при каждой попытке атаки у меня получался только прыжок на резиновую ленту, снова отбрасывающую меня назад.
Но как, разве не было так, что и эти столь уверенные в себе люди, все же, тоже были закованы в какого-либо рода цепи? Могли ли они выйти за свои границы? Пережили ли они борьбу, опыт которой только и дает им право сорвать с себя оковы? Было ли это той свободой, о которой я грезил? Не было ли, в принципе, ложным все то, что говорили эти люди, ложным и односторонним в своем разнообразии? Кто из них осознавал момент? Кто из них построил себе жизнь так, как мог бы ее построить тот, кто был свободен, на самом деле свободен?
В принципе, все они были полны умилительного, сытого недовольства, тогда как мое недовольство было жгучим и пронзительным.
Когда я подвел итог этим пяти годам, то у меня в итоге остался плюс. Как мог бы я это перенести, будь это иначе! Но буржуазное не должно было одолеть меня; потому что оно неподвижное, пусть оно, возможно, и может шевелиться, но оно не живое. А я должен был жить, жить! Слишком долго был я неподвижным, чтобы теперь я мог бы еще дольше ждать, чтобы жить. Закон единообразия, который владел мною пять лет, и эти умные, интеллигентные, подвижные господа были ему точно так же подчинены. Но во мне действовали напряжения, которые не могли позволить мне перейти из одних оков в другие, но наверняка могли позволить мне скачок из неподвижности в безграничное, в радость, в твердость, в вещи, которые стоят выше слов.
Мы шли по старой части города. В то время как яркие огни мерцали на главных улицах, луна стояла над острыми, разделенными фронтонами. Кошки с поднятыми хвостами прокрадывались по крышам. То, что я видел, было нереальным в своей реальности, и поэтому я чувствовал себя хорошо. Я не мог больше выносить прямых линий, и этот беспорядок, залитый лунным светом, который все смягчал и, все же, бросал при этом тени, как раз и был тем многообразием, которое только и делало небо живым, и именно это делало меня спокойным и уверенным. Я был свободен, и пять лет утонули и забылись.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Журнал «Здесь&Сейчас» (4) 2006
На обложке изображена башня замка Заалек
Статья Бертольда Лаутербаха «Замок Заалек, Вальтер Ратенау и покушение 24 июня 1922 года», глубокая и интересная благодаря увлекательному описанию процесса, планирования, проведения, бегства и смерти террористов, тщательно разбирает убийство Вальтера Ратенау (род. 1867) и освещает подоплеку этого теракта без лицемерных политкорректных шор. Автору удалось непредвзято показать политическую позицию, мир идей и образ действия преступников, а также подвергнуть тщательно оберегаемый и лелеемый в ФРГ образ Вальтера Ратенау («бескорыстный адвокат и мученик за мир во всем мире») новой критической оценке. То, что Эриху Керну (1898-1922), Эрнсту Вернеру Техову (род. 1902) и Герману Фишеру (1896-1922), которым национально сознательные немцы снова и снова воздают почести на месте их смерти, в замке Заалек, теперь впервые за много лет посвящена работа со спокойным, сбалансированным изображением виновников покушения, следует оценивать абсолютно положительно.