– …ослабив врага, мы укрепим позиции наших братьев на фронте. И все это сделаем мы – я и вы… Кроме нас, нет в этом районе боевых советских групп. Велика и почетна наша задача…
Голос командира зазвучал ниже, глуше. Вдруг он тревожно покосился на комара, занывшего у него над ухом. Это заметила смешливая Надя и не выдержала – прыснула, зажала рот рукой.
Командир строго глянул на нее и продолжал:
– Если мы все это сделаем, со всей самоотверженностью, Родина нас не забудет. Как говорится, кто честно служит, с тем слава дружит. Или грудь в крестах, или голова в кустах.
Барашков вздрогнул и приподнялся при неожиданном упоминании об орденах. Щелкунов насмешливо сузил глаза, Алла потупилась, Надю все еще разбирал смех. Кухарченко подавил зевок, насторожился и спросил, не поворачивая головы:
– А геройскую звездочку тоже, скажешь, дадут?
Алла Буркова усмехнулась:
– Держи карман шире! Легче сто тысяч выиграть!
Самсонов внимательно посмотрел на Лешку, на Аллу и сказал торжественно, с подъемом:
– Если заслужим, дадут и звание Героя Советского Союза!
Молчание, наступившее вслед за этими словами, нарушил Щелкунов. Угловатый, вихрастый, колючий, он вскочил на ноги и глянул исподлобья на Самсонова.
– Нашли о чем говорить! – сказал Володька тонким, срывающимся от волнения голосом. – Хотя бы одного задрипанного фрица убили! Или, может, вы за того паренька из Ветринки, что ночью расстреляли, ордена рассчитываете получить? Эх вы! Противно слушать!
– Правильно! – сказала Надя. – Что мы сюда, на ловлю счастья и чинов прилетели, что ли?..
Поднялся невообразимый галдеж. Одни поддерживали Щелкунова, другие упрекали его за горячность, а Кухарченко лез ко всем с расспросами: что случилось? почему все кричат?
– Довольно! – крикнул Самсонов, вставая и отряхивая шаровары. – Щелкунов прав. Цыплят по осени считают.
Водворив порядок, командир достал двухкилометровку. Он подробно ознакомил нас с маршрутом и ткнул острием карандаша в то место на карте, где мы должны были заложить мины. И место это сразу перестало быть мертвой точкой на карте…
– Подогнать снаряжение и обмундирование для бесшумного продвижения! – приказал командир. – Через пятнадцать минут выступаем.
Такая тишина стояла в тот предзакатный час! Над зачарованным лесом замерло розовое облако. В ушах – неуловимый звон. Даже шепот звучал грубо и громко…
2
До шоссе оказалось не больше пяти километров.
Группу вел Барашков. Всех удивляла та легкость, с которой он находил в потемках дорогу. Впрочем, удивляться тут было нечему: наш следопыт до войны проходил практику в сибирской тайге. Я все еще хромал, нога ныла глухой болью.
Мы вышли на широкую росистую поляну. Залитая лунным светом с дымными наплывами тумана в лощинах, она казалась волшебным озером. Мы прошли по берегу этого «озера» и углубились в сосновый бор, устланный мягким хвойным ковром. Под ногами то мягко шуршали хвойные иглы, то поскрипывал песок. В торжественной тишине колоннадой фантастического храма стояли, подпирая звездный небосвод, огромные сосны. Косые снопы лунного света рассекали густой кафедральный мрак.
– До шоссе метров сто! – шепнул Барашков, и диверсанты согнувшись заскользили в тени сосен.
Сигнал: «Стой!»
Устрашительно крикнула в бору ночная птица.
Кухарченко отделился от группы, ушел к шоссе. Самсонов припал на колено, держа наготове взведенный автомат, и махнул рукой – сигнал «Делай, как я!». Все присели, слились с землей. Не слышно ни обычных ночных шорохов, ни шума сосен. Лес затаился, замер.
Впереди, в просветах между соснами, я разглядел прямую и четкую полоску шоссе, похожую на залитую луной реку.
– Слышь, Вить! – взволнованно зашептала вдруг Надя, пододвигаясь ближе. – Соловей! Ей-богу, соловей!
Действительно, щелкала какая-то пичужка за шоссе, но разве до соловьев сейчас!
– Тише ты! – зашипел я на Надьку, мысленно обозвав ее тургеневской барышней.
Кухарченко обошел чахлые березовые кустики, перескочил через кювет и, как-то особенно ступая, боком, мягко и неслышно, вышел на шоссе. Меня встревожило какое-то зловещее гудение, слабое и казавшееся далеким. Я успокоился, различив над головой провода телеграфной связи.