«А кто же узнает об этом?» – говорил тот, и голос его был неприятен Кеше.
«Я узнаю. Через десять, через двадцать лет приду и увижу. Был тут, гадил, плевал в ручьи, природу истязал. Преступник ты, паря. Вор ты!»
«Непойманный я, а стало быть, и не вор. А коли спымаешь, у меня ить тоже два ствола и в обоих пули», – отвечал тот и смеялся погано.
Гроза унималась, и голос в ручье стал явственней. А звон подойников и крики петухов затихли, пропали, только тот смеялся.
Бурак с Соболем заволновались, засвистели тихонечко – не иначе как голос тоже услышали. Не нравится он им.
Кеша накинул на плечи стеганку, подогнул к груди колени, умостился поудобнее на лапнике, пошарил ладонью по теплым мордам собак. Они поджались поближе к нему, и каждый по разу шоркнул языком руку хозяина.
– Охота тут добрая, – сказал им Кеша, – соболь по всему ручью кормится. По зиме гонять будем, приглядывайтесь.- Кеша попыхтел трубкой, табак горел ровно, без всхлипов. – К ведрам, – заметил про себя охотник и, выбив золу в ладонь, затих до утра, больше не вслушиваясь в говор ручья и ровный шум сникающей грозы.
За два дня, которые потратил Кеша на переход к северному побережью Птичьего, он еще несколько раз встретился со следами своего врага. То, что он был враг, охотник уже не сомневался. На медвежьей тропе Кеша чуть было не попал в капкан, оставленный и хитроумно спрятанный тем в далекое время. Капкан был хорошо смазан, и ржа не коснулась его смертоносных пружин и острых, дробящих медвежью кость зубьев.
Зверь распознал грозящую ему беду и заложил тропу в обход опасного места. Что помешало охотнику, если можно так его назвать, снять капкан или хотя бы отпустить готовые каждую минуту сработать пружины? На той же тропе Кеша снял две петли, которые тоже обошли звери. В устье ручья, что превратился в довольно широкую речку, набрел на целые завалы белых, омытых дождями и ветрами костей кеты.
Здесь пришлый перегораживал реку сетью и черпал рыбу, идущую на нерест. Он вспарывал ей живот и вынимал икру. Его интересовала только икра.
Кеша на миг представил, как трепещутся еще живые рыбы, как их становится все больше и больше, а тот все черпает и черпает из реки серебряные слитки: ему надо много икры. Очень много. Даже медведи, которые пришли на запах гниющей рыбы, не смогли пожрать всего, что нахватал из реки тот. Груды скелетов лежат ровно, один к одному, неразвороченными. И еще валяются вокруг обрывки снастей и несколько обручей с бочек. Поодаль под громадными елями остатки жилища, и снова: тут побывал медведь и снова разрушил, разметал его.
К месту гибели медведицы Кеша вышел не случайно. Хорошо набитая медвежья тропа примерно в полукилометре разветвлялась, терялась в мари сотнями отдельных следов. Это было похоже на то, что звери будто бы натыкались на неприметную для глаза преграду и круто поворачивали в сторону, каждый своим следом.
Старая тропа, что секла марь ровной, широкой дорожкой, уже едва виднелась в зарослях голубичника и жимолости. И все-таки на этой брошенной дороге угадывался след осторожного крупного зверя. Он проходил тут ежегодно напруженным, сторожким шагом. Что-то неумолимо влекло его туда через марь, к черневшему широкому кусту кедрового стланика, к лиственкам, выбежавшим на опушку.
В том, что впереди должна быть ловушка, западня, капкан или петля, Кеша не сомневался. У медведей очень слабое зрение, но удивительно чуткий нюх. Запах опасности заставлял их резко менять направление, уходить с тропы. И только один из большого их рода осмеливался идти навстречу этому запаху. Каждую весну, крадучись, готовый в любую минуту встретить опасность, пересекал он марь тропою своих предков.
Подле самого куста стланика медведь останавливался ненадолго, топтался на месте – тут голубичник, клюквенник и багульник были вытоптаны до земли, – а потом скользким, осторожным шагом обходил куст.
Кеша раздвинул ветки стланика. У ног его лежал скелет зверя, перехваченный витком стальной петли. Ему показалось спервоначалу, что по костям медленно струится тело змеи. Он присел на корточки, рассматривая то, что некогда было молодым, красивым зверем. Мелкие косточки растащило воронье, но крупные лежали нетронутыми, выбеленные до бумажной белизны временем.
В своей работе Кеша никогда не прибегал к помощи хитроумных ловушек, петель и скрытных самострелов – всей душой презирал этот вид охоты. Сейчас он силился понять, кто же, мог приплыть сюда с материка, кто творил тут бесчинства, кто посмел не прийти за добычей, заставив умирать зверя в стальном поводке петли.
Приглядевшись к костям, отметил про себя:
– Мать убил! Однако, с медвежонком шла…
Природа как будто специально сберегла все улики против того, кто нарушил священный закон тайги. По ним, неприметным стороннему глазу, Кеша восстановил все, что происходило тут несколько лет назад. Он уже знал рост и походку того человека, его привычки, характер. Он пытался представить и лицо, но не мог. В воображении каждый раз всплывали два вороненых витых ствола «бельгийки».