Мы прошли по коридору, по лестнице, еще пара поворотов – и оказались в уже знакомом мне кабинете.
– Садитесь, – кивнул Чхиквадзе на стул. – Вот бумага, ручка, пишите.
– Что писать? – удивился я. – Я же командующему…
– Не валяйте дурака, товарищ старший лейтенант!
В принципе, пока все неплохо, я еще товарищ, и у меня даже оружие не изъяли.
– Все пишите, с той секунды, как мы с вами расстались, до того момента, когда вы прибыли назад в управление. Даже самые мелкие подробности. Если кто-то почесал голову или испустил газы – это тоже не забывайте. Вам понятно?
– Понятно, – безо всякого энтузиазма ответил я и пододвинул лист писчей бумаги поближе. – Ручку замените, здесь же перо с заусенцами какими-то, писать невозможно, – добавил я после попытки написать первое слово.
Чхиквадзе подал мне другую ручку, с новеньким пером, выудив ее из ящика своего стола, и я приступил. «Сейчас, Петя, ты узнаешь, каково это – двигать историю».
Самое главное во вранье – ни на шаг, ни на полшага не менять свои показания. Этому меня учил старый вор в следственном изоляторе. Он снизошел до общения со мной не сразу, дня два блатная служба безопасности проверяла, «прозванивала», кто такой, этот новый сиделец. Ничего в нем не было такого, что показывают в фильмах и книжках про доблестных милиционеров – ни дешевого форсу, ни высокомерия. Простой с виду дядька, похожий на бухгалтера из мелкого колхоза. Морда толстая, лоснящаяся, будто и не в тюрьме сидит. Вот это у меня и были первые занятия в тюремном университете. Та еще школа жизни…
Вот я и писал сейчас, медленно, будто и вправду вспоминал прошедшие события. Понятно, что эту писанину заберут и заставят написать еще раз. И еще раз. Пока перо из рук падать не начнет. Потом будут сравнивать, где что написано, есть ли разногласия, после этого пойдут вопросы с подковыркой, где меня будут пытаться подвести к неточностям и раскручивать эту ошибку. Вот сейчас уже пора поторопить меня, чтобы писал быстрее и времени на раздумья оставалось все меньше. Видать, Реваз Давидович учился в той же школе, что и следаки, пытавшиеся расколоть моего знакомца, потому что не успел я закончить первую страницу, как он буквально выдернул листочек из моих рук и сказал:
– Петр Николаевич, вы там что, «Войну и мир» писать собрались? Мы так до утра не закончим. Поторопитесь!
– Сами же сказали, любой чох вспомнить, – возмутился я. – А как раз это труднее всего дается.
– Ладно, подробностей про то, как водитель раскурил цыгарку со второй спички и жаловался, что газетная бумага слишком воняет при использовании на самокрутки, не надо, – смилостивился Чхиквадзе. – Только про госпиталь.
– Хорошо, – кивнул я и приступил к новой главе печальной повести.
Вскоре к моему старому знакомому подключился совсем невежливый коллега: представляться мне он посчитал лишним. Впрочем, как и разговаривать со мной. Лет сорока, ничего примечательного, петлицы батальонного комиссара. Они с Чхиквадзе сидели в углу, как голубки, Реваз только успевал дергать из моих рук новые листики, из чего я сделал вывод, что этот новенький – его начальник, и они продолжали шушукаться, склонив головы друг к другу. Их понять тоже можно. Весь ход войны меняется. Целые фронты сдвинутся с места, люди получат новые звания, ордена. Ну а кого-то закопают.
Примерно через час прибежал Михеев, тот самый, что в прошлое мое сидение здесь приносил нам чай и бутерброды. Он передал начальникам пакет, который они немедленно распотрошили и начали изучать. Зуб даю, показания особиста, бывшего со мной в госпитале. Судя по толщине стопки, там, наверное, были еще и показания всех, кто меня там видел.
А у меня при вспоминании о бутербродах от Михеева явно заурчало в животе. Да так громко, что начальники оторвали головы от чтения и посмотрели на меня.
– Извините, – сказал я. – Просто целый день не ел, конфуз вышел.
– Михеев! – громко крикнул Чхиквадзе и продолжил, когда тот засунул голову в приоткрытую дверь: – Три стакана чаю нам принеси. И бутербродов старшему лейтенанту.
Я как раз пошел на второй круг описания допроса оберфельдинтенданта, так что неожиданное подкрепление пошло мне на пользу. Удивительно, но третьего раунда не последовало. Второй экземпляр они даже читать не стали, а дали мне назад первый отчет, и Чхиквадзе сказал:
– Читай.
– Что значит «читай»? – переспросил я. Мне и в самом деле было непонятно, что читать, да и в любом случае репутация туповатого малого при общении со всякими следаками лишней не будет.
– Допрос читай, вслух. В лицах, – зачем-то добавил Чхиквадзе. – Можно без выражения, но не части и не медли, обычно, как разговаривали.