— А художник? Там за что?
— Подумай. Ты же художник.
— Да уже думала. Много чего можно натворить. Да хоть в картине проход создать в другой мир. Или воронку, чтоб силу забирала. Но только сразу понятно, кто причастен.
— Вот к этому и все наши разговоры. Проявишься, церемониться не будут.
На следующий день я отпросилась пораньше на учебе и поехала в пациенту. Олег меня не дождется. Пускай. Надо сделать перерыв для осмысления.
Иван Иванович ходит по коридору с палочкой. Мне обрадовался.
— А меня, Маша, обещали на машине возить с работы и обратно. Что скажете?
— Только повторюсь: дела передаете и за мемуары. В ближайший год никаких напрягов.
— Ну, хоть преемника подготовить смогу?
— Максимум, за недолго натаскать. Но если сами в бой ринетесь, то на работе навсегда и останетесь.
— А, может, так и лучше? Весь смысл жизни в работе был.
— Как же семья?
— Это да. Семья без меня. Внуки уж подрастают.
— Настало время для внуков. Их кто подготовит без вас?
— Точно! — загорелся он идеей.
Потом я пью чай в ординаторской с Дмитрием Семеновичем. Он поглядывает на настенные часы мельком. Но никуда не идет.
— Моя помощь с секретным пациентом больше не нужна. Ваши помощники хорошо справляются. А девушка-массажистка просто талантливая. Только надо помнить, что курс нельзя прерывать. Все успехи могут откатиться назад. А то он все на работу рвется.
— Маша, ты молодец. Все, что нужно, сделано. Он на ногах, как и просили.
Стрелки часов дошли до какой-то неизвестной точки. Дмитрий Семенович демонстративно посмотрел на наручные часы и на меня.
— Если хочешь, посиди еще. Мне просто надо дойти до одного человека.
— Нет. Я тоже пойду.
У подъезда стоит черная «Волга». Когда я проходила мимо, задняя дверь открылась.
— Маша! — выглянул Ренат Равильевич, — не убегай.
— Здравствуйте.
— Залезай в машину. Есть разговор. А я тебя подвезу.
Олега нет. Теперь и захочет, не перехватит. Или ему уже не интересно? Получил, что хотел, и в сторону? Так даже лучше. Мы медленно едем по рыжему снежному месиву. Впереди пыхтит неуклюжий желтый автобус.
— Маша, ты сделала очень большое дело. Я тебе и лично должен за исцеление супруги. Но здесь другое. Дело государственной важности.
— Как бы самой не заважничать от таких дел, — вставляю я.
— Не грех и поважничать, — он смеется, — а я выражаю тебе благодарность от лица Комитета государственной безопасности.
— Ренат Равильевич, я очень польщена, но помогала исключительно по просьбе Дмитрия Семеновича и конкретно для Ивана Ивановича, который попал в беду.
— Это правильно. Я хочу отметить, что ты этим самым сделала полезное для Родины дело.
— Очень рада, если и Родине поможет. Поймите меня правильно. Не люблю я официоз. Считаю, что общаться надо не с должностями и функциями, а с живыми людьми.
— Что ж, тоже верно.
— У вас какая-то просьба? Не зря же вы меня на машине дожидались.
— Ух, как ты сразу быка за рога берешь. Тем лучше, что понимаешь. Твои способности можно опробовать по другой линии. Хочешь себя проверить?
— Я себя и так проверяю регулярно. Ренат Равильевич. Я вас чувствую.
— Интересно, и что же ты учуяла?
— Вы раздражаетесь, потому что разговор идет не по плану.
— Да? А какой должен быть план?
— Вы похвалите меня. Убедитесь в моем понимании, что выполняла поручение именно КГБ. Подчеркнете важность результата для государства. Добьетесь согласия на выполнение дальнейшей работы по вашим заданиям. А поскольку задания секретные, надо мне подписать нужные бумаги. По пути наобещаете пряников в виде поддержки на работе и учебе.
— Хм. В целом, если примитивно, то так тоже можно, — он на секунду задумался, — но с тобой примитивно не получится?
— Я уже объяснила. Меня не интересуют должности и функции, меня интересуют живые люди. У вас беда, и я делала, что могла.
— Хорошо. Но дела действительно секретные. Про них нельзя говорить с непосвященным человеком.
Я пожала плечами.
— Сейчас беда у меня лично. Я в тупике, и к кому обратиться, не знаю. То, что так разговор начал, прости. Профессиональная деформация.