И там, у костра мужчина готовил острые стрелы, а женщина помешивала деревянной ложечкой варево в котелке, и, между делом, учила маленького, но шустрого сына делиться с малюткой-сестренкой собранными яблоками.
– Жадным быть не хорошо, так Отец учит. И злым тоже, и завистливым. Только трусы злы. Отец так учит.
Мальчик покосился в сторону Отца. Потом спросил тихонько:
– А его кто учит?
Женщина ответа не знала, да ей было и некогда, да и незачем обдумывать авторитет мужа. И она сказала, помешивая ложечкой, первые три буквы, которые ей пришли в голову:
– Бог.
И человеческая цивилизация началась сызнова.
… … …
В конце концов когда-то надо
поднять флаги.
Надо
сорвать маски.
Надо обнажить мечи и крикнуть: « Тот, кто верит,
вперед!»
Боже! Как грустно умирать молодым!
Но без гибели невозможно начинание – это правило Жизни.
Что же тормозит? Страх наказанья, пыток? – вздор,
Прошедший через жизнь – тот боли не боится.
Но что тогда?
Кровь.
Кровь, льющаяся щедро с рук палача,
Та кровь, которой просят и жаждут.
А ответишь Ты. Перед потомством – ответ лукавый.
Какой же горький суд,
Что за насмешка!
… … …
Веня Гарнин водку правильную уже купил, и теперь стоял в очереди за молочными сосисками – так, с водкой стоять, реально, спокойнее было. Полинка пока что делала пюре картофельное, а он сосиски принесет, с водкой, – и будет хорошо. Везло ему в последние дни удивительно. Вот с Полинкой познакомились случайно, в парке, когда «хот-доги» брали. Она тогда продавщицу кошелкой старой назвала, а сосиски ее сырыми какашками, а он сказал тогда: «как есть!» Ну, и запали друг на друга. А Полинка сразу предложила пюре сделать картофельное, людское, с сосисками, только у нее нельзя было – бабка пьяная шастает. Стремно. И пошли к нему. А куда? Опять повезло! Пару дней назад звонит ему мужик незнакомый, Вертушков, и говорит, что его, Веньку, рекомендовал, как мастера, Сергей (какой Сергей – хрен его знает), и что хорошо бы Венька отремонтировал, не спеша, одну хату. Ключи, мол, передадут. Венька пошел по адресу, и там мужик бомжеватый, типа алкаш, дает ключи и говорит, чтоб соседям врал, что он Венька – племянник дяди Коли, студент. Потом Венька услыхал, как, уходя, мужик этот бабкам во дворе сказал: «Вертушкову сдал, племяннику, сам у Мишани поживу, Мишаня уж до лавки с трудом ползает, а хочется ведь».
Венька не понял, на кой ляд этому Вертушкову квартиру снимать, да еще и ремонтировать, и при этом не жить в ней, а потом подумал: а мало ли обстоятельств?
И Венька радостно поселился «на объекте» сам. А что, ездить что ли на работу, если на ней никто не ночует? А сам, как придурок, по коллективным садам живи?
Теперь же они с Полинкой вдвоем на хате «зависали», уже сутки. Так что, все путем.
… … …
Квартира, где свила себе теплое гнездо внезапная человеческая любовь, была давно нравственно готова для освежающего ремонта – нравственность вещей познается через их внешность. Стены комнат были так густо утыканы гвоздями с жеваными шляпками, шурупами, дерзко приплющенными лихим молотком, всевозможными крючками, полочками и просто свободными отверстиями, что в ум закрадывались подозрения насчет душевного здоровья предыдущего владельца – столько труда и шума мог выдержать только одержимый. Если, конечно, это не было просто тренировкой мышц и пытливого ума.
Сантехника зловонила, потолки огорчали, полы просились на помойку.
Вениамин и Полина сочно и шумно отобедали только что молочными сосисками с картофельным пюре на гарнир, отобедали с водочкой, и теперь блаженствовали. Полина мыла в жирной раковине тарелки, а Вениамин сидел у стола-инвалида и, покуривая, потихоньку «пускал ветры».
«Как папка покойный» – подумала Полина и хотела уже с улыбкой сказать: «Хорош пер…ть», как неожиданно для себя произнесла:
– Прекрати это «раблезианство».
Возникла пауза.
– Это как это? Ты чего сказала-то?
– Не знаю. Слово само пришло, услыхала, наверное, на улице.
– Ты, давай, следи за собой. А то за слова иные и ответить придется. Может, это слово обидное.