Полина аккуратно поставила вымытые тарелки в проволочную сушилку.
– Вень, ты когда унитаз починишь, надоело в ведро-то ходить.
– Я же тебе русским языком объясняю, чего непонятно-то: там надо трубы перепаять, а паяльник у Димона занят. Пойдем, поваляемся что ли?
«Поваляемся» было произнесено со значением.
Полина засмеялась тихонько. «Любит ведь. Меня любит. Меня».
Она спросила важное:
– Вень, а ты другую вдруг не полюбишь? Мне на пару дней к тетке отъехать надо.
– Езжай, не полюблю.
– А тебе захочется.
«Меня любит».
Они ушли в «спальню», где на разноголосо-скрипучем, как разминающий пальцы оркестр филармонический, полу лежал старый, пахнущий многочисленными «полежалками», матрац – «гайно», как называл его Вениамин.
Они ушли, а вымытые до блеска тарелочки остались сохнуть.
Чем отличаются женщины-кухарки от женщин-аристократок?
Аристократка, принцесса крови, наденет перчатки и выскоблит весь скотный двор вокруг себя, а кухарка утонет в дерьме, и будет валяться с «книжкой» на диване, воображая себя аристократкой.
Аристократки или избранные, очищают Мир вокруг себя и духовно и предметно, а кухарки не спешат браться за поганое ведро, именно потому, что сродни ему.
Что ощущала Даша во время таких «валяний», сказать сложно. Чтоб весь-то букет эмоций прочувствовать, нам, зверям избранным, помимо визуальных контактов, нужны и слуховые, и тактильные. Да, прикосновения – чем их заменишь? Может, девочка что и придумала – фантазерка ведь, выдумщица.
Меня же заботит другое.
Эволюция рода человеческого распределила роли и обязанности в такой важной сфере жизни, которая забавно именуется «половой» (на полах она часто идет), так, что мужской детородный орган выступает в роли «подающего», а женский – «ловца».
Эпитеты «сильный», «жадный», «голодный», «ненасытный» – тут не при чем.
Полагали до сих пор, что эволюция морфологическая встала, а развитие и изменения сапиенсов ушли в область мышления. А через него и вовсе во «вне», в интерфейс.
Но если этот интерфейс поисследовать, заметим одну любопытную деталь: роль мужских половых органов становится покорно-безотказной, ролью «давалки», а женский орган становится агрессором, хватателем-захватчиком. Каким-то насосом. Эти, чисто эстетические феномены, через мозг, бессознательно, через систему гормональную, неизбежно изменят и морфологию – не половых органов – кого они интересуют? – нет, но всего человечества.
И уже недалек тот день – день перехода или, как любил повторять Гегель, «скачка» – когда половые акты между мужчинами и женщинами будут массово заканчиваться засасыванием мужчин внутрь вагины, с дальнейшим их там перевариванием и превращением в исходное состояние – состояние головастика-сперматозоида. Эти злые и агрессивные сперматозоиды будут коллективно и паразитарно (что мужчинам всегда приятно) жить и размножаться в вагине, ожидая команды свыше – начать борьбу за право оплодотворения.
Так все мужское, вся мужская цивилизация, со всеми ее войнами, плутовством, выборами, сменами правительств и идеологий, финансовыми кризисами, науками, эстетикой и этикой уйдет туда, где ей самое место – в вагину.
А женщины? Станут ли они андрогенны и менее женственны?
Напротив!
Женщины, носящие внутри себя тысячи кавалеров-любовников, расцветут невероятно. У них исчезнет множество глупых, изобретенных мужчинами забот, так им мешающих, так их старящих. Мир станет прекрасным. Вместо Панически-плотоядного мира мужчин, он станет райским миром Венеры-Фрутис, и я жду этого. Каждый раз. Со страхом и мудрым признанием проигрыша.
… … …
Игорь Борисович, когда я поделился с ним своими предчувствиями, потрогал меня за лоб, потом потрогал себя, а потом сказал, что вариант будущего с бородой его устраивает больше.
Я усмехнулся – многие из нас трусоваты. Вообще, мельчаем.
… … …
С некоторых пор Николая стала очень раздражать «Крэзи». Она, иногда, вела себя вызывающе нагло, нисколько не по правилам, которые он, Николай, придумал для образа маркизы-аристократки.
Она не была нежно-покорной, она уходила в образ распутной дряни и приходила вдруг, когда вздумается, она «не подчинялась». Она мнила себя личностью.
Временами «Крези» как будто становилась ненормальной, и она провоцировала его дерзкой улыбкой, кошмарной, потому что непереводимой на язык слов.
Они давно не общались за пределами игры – они боялись, боялись разгорающейся страсти, страсти телесной близости. А она уже и была у них.
В один из таких моментов, когда «Крэзи» что-то кричала ему пьяное и обидное, он ударил ее. Ударил наотмашь по лицу, как бьют холопов. И ему понравилось. Потом он испугался, испугался нарушенного образа (своего), но то «понравилось» в тине мыслей и ощущений осталось.