И оправдание придумалось: «граф» ударил холопку – что такого?
Пусть «маркизу», но вела-то она себя, как холопка! А он строг с этикетом!
Когда мужчина впервые на Земле ударил женщину, он мигом понял безответность этого существа, и почувствовал свою беспредельную власть над ним.
Эта власть мгновенно опьянила его, еще мгновенней, чем ядовитый, дурманящий сок плода познания правды и лжи. Эта пьяная власть над женщиной, или толпой, или всем, чему присуща женская душа, хоть Землей, дает наслаждение. Больное и неизлечимое.
«Я сделаю из тебя женщину. Я выбью из тебя всю волю» – так думал он.
«Я поведу вас к счастью. Вы будете настоящими людьми, а сор вытряхнем» – так говорят «вожди».
«Крэзи» вела себя очень нежно дня два, а потом опять стала другой – дикой и (Николай боялся думать об этом, но думал) развратной.
«Ты что же, хочешь, чтобы тебя опять ударили?»
«Ну, ударь, ударь, дерьмо!»
И он не смог не отдаться этой новой страсти, бывшей сильнее всех предыдущих.
… … …
– Полинка, хорош дуться, – говорил Веня, шоркая по стене шпателем – он трудился сегодня. Полина с подбитой губой сердито молчала и мыла тарелки из-под пюре, потом спросила:
– Что нашло-то на тебя вчера, как зверь был.
– Веришь, вроде, как и не я это был! Водка, должно быть, паленая – не бери больше такую.
А тебе идет с косичками, на негритянку похожа.
– Сам ты негр.
– С тобой станешь негром – до угля там все истер. Почернело.
– Вот дурак.
– Не дуйся. Пойдем, поваляемся.
… … …
Главная драма сегодняшнего времени вот в чем. Когда страны «НАТО» производили (производство такое есть) бомбардировку Сербии, в новостях мелькнул один сюжетец характерный. Американский летчик, совсем юноша еще, описывая свои ощущения от полета и бомбометания, произнес фразу: «Это было круче, чем компьютерная игра».
«Игра». Подумайте-ка над этим.
… … …
Из прокисшего и воняющего до головокружения, до рези в глазах помещения уже убрали никому больше не нужные, и только раздражающие своим присутствием в буднях живого народа, тела; уже крепконогие женщины, подвязав черными платками волосы, сердито, с возгласами гражданского гнева даже, комментируя произошедшее наглое безобразие, мыли затоптанный, «будто рота из болота прошла», щербатый пол; уже уехала по другим делам полиция; а изящная, аристократично-грациозная женская фигурка все склонялась, ожидая чего-то, к мерцающему экрану. Головка, обрамленная чудными прядями, достойными кисти Караваджо, была задумчиво подперта маленьким, будто фарфоровым, кулачком, а профиль на фоне синего портала в мир грез, казался вырезанным из бумаги старым китайским мастером.
Даша стояла в дверях – ее всю трясло мелкой, пугающей дрожью, слезы крупные, как град в июле, наворачивались в глазах, размывали тушь на ресницах и выскальзывали на щечки двумя грязными, какими-то детскими ручейками – она никак не могла понять: за что? – она не могла примириться с жестокостью происходящего.
– Зачем – ты – сделала – это? – произнесла она, проталкивая угловатые слова через душащий комок в горле.
Вера Павловна плавно обернулась. Тихо, как пантера, поднялась. Она была диво, как хороша.
– Милая девочка, никому не нужна сумасшедшая геймер-кукловод – вот зачем. Никому не нужна самоучка-учительница в вопросах любви – вот зачем. Тебе нужно вернуться к жизни. К обычной жизни. С любовью, ссорами, и даже с ненавистью, но живой, а не придуманной. Ты можешь и – пора давно! – завести бойфренда, вы можете путешествовать, ты можешь делать с ним все, что вам вздумается, но ты никогда – слышишь? – никогда не должна лезть в жизнь простых людей с улицы. Даже смотреть в их сторону не смей! Ты и они – из разных Миров!
Даша слышала слова, но не понимала: о чем они? Слова эти были как будто правда, но были ложью – это она чувствовала. Ложь присутствовала, прячась за рациональное.
– Ты сломала мою любимую куклу, – через рвущиеся наружу рыдания крикнула она, – мою любимую куклу из любимой игры! Это и была наша с ней Жизнь!
Она кричала что-то еще, а рука ее, держащая темный металлический предмет, так негармонирующий ни с этой комнаткой, ни с двумя красивыми молодыми женщинами в ней, уже не повинуясь разуму, делала конвульсивные движения, выключая эту пошлую «живую» жизнь. Сначала погас один пиксель, за ним другой, потом появился черный квадрат, второй, которые стали заполнять весь «монитор», и, наконец, наступила Тьма.