— По мне хоть кто. — Пикин уже скинул плащ и шляпу. — Условие одно: бьемся до смерти. Посему господ секундантов прошу не соваться, не разнимать, а кто полезет — уши отстригу. Ясно?
Поручик с готовностью пообещал, что лезть ни в коем случае не станет, а капрал Люхин даже встал навытяжку, из чего следовало заключить, что он без приказа и не шелохнется.
— Ну и орудие у вас, — вздохнул Фондорин, разглядывая шпажонку гатчинца. — Только на вахт-параде салютовать. Ладно, делать нечего. Приступим, пожалуй?
Они встали друг напротив друга: Данила в одной рубашке, Пикин же раздеваться поленился — очевидно, не сомневался, что и так легко совладает с противником.
Телеги и пойманных рекрутов поручик велел убрать на края площади, чтобы не мешали поединку. Он и капрал встали шагах в десяти, прочие зрители боязливо жались на отдалении.
Более всего Мите хотелось зажмуриться или вовсе убежать, чтобы не видеть, как Пикин зарежет Данилу. Но он заставил себя выйти вперед и смотреть. От подлого гвардейца можно было ждать любой каверзы, на щепетильность секундантов тоже рассчитывать не приходилось, но ведь он, Митридат, не зря обучался фехтованию. Заметит от Пикина какую-нибудь пакость — не спустит, закричит.
Взглянув на небрежно помахивающего оружием капитан-поручика, Фондорин спросил:
— Я вижу, вы отдаете предпочтение женевской позитуре? А я придерживаюсь мантованской школы, она из всех мне известных наилучшая.
И принял позу неописуемого изящества: одна нога согнута в колене и выставлена вперед, другая вывернута носком в сторону, левая рука уперта в бедро, правая воздела шпагу диагонально вверх.
— Ого! — хохотнул Пикин. — Бойкий старичок! Подагра не скрючит?
— Подагра происходит от неумеренности в потреблении вина и жирной пищи. — Данила быстро переступил вперед-назад, пробуя, достаточно ли утоптан снег. — Я же сторонник умеренности. И, прошу вас, перестаньте называть меня стариком. Мне шестой десяток, а эти лета мудрецы древности почитали возрастом мужской зрело…
Фраза осталась незаконченной, потому что Пикин вдруг сделал выпад. Это было не вполне правильно, поскольку секундант еще не выкрикнул «En avant!», но в то же время не могло почитаться и явным нарушением артикула — ведь оба противника уже стояли друг к другу лицом и с обнаженным оружием.
Тяжелый клинок ударился о неубедительную шпажонку Данилы и со звоном отскочил, а Пикину пришлось отпрыгнуть, чтобы не получить удара в грудь. Развивая успех, Фондорин мелко засеменил вперед. Его выставленная рука шевелила одной только кистью, однако шпага перемещалась так стремительно, что казалась подобием серебристого конуса.
— Шишки еловые! — Капитан-поручик отбежал назад, стал снимать кафтан. — Кажется, будет интересно.
— Я вам говорю: в фехтовальной науке итальянцы продвинулись значительно далее швейцарцев, — уверил Данила противника, дожидаясь, пока тот выдернет руку из рукава.
Митя воспрял духом. Если лекарь изучал науку фехтования столь же усердно, как премудрость дубинного и кулачного боя, то берегись, Пикин.
Снова сшиблись, только теперь преображенец был осторожней: на рожон не лез, пытался достать врага издали, пользуясь преимуществом в длине клинка. И все же медленно, шаг за шагом отступал.
Через минуту-другую он уперся спиной в телегу, и Фондорин тут же отошел, жестом приглашая гвардейца вернуться на середину. Пикин снял и камзол, швырнул на солому. Схватились в третий раз.
Данила качнулся вбок, пропуская выпад капитан-поручика, а сам перегнулся вперед и достал острием ключицу противника. Если б его клинок был на вершок подлинней, тут бы поединку и конец, а так Пикин только шарахнулся назад.
Сорвал и жилет. На белой рубашке расплывалось красное пятно. Что, выкусил? Это тебе наука, а не душегубство!
— Куда, оголец? — ухватил Митю за кушак гатчинец. — Затопчут!
Оттащил от дуэлянтов подальше.
— Давай, Данила, круши его! — закричал Митя, начисто позабыв об артикуле.
Фондорин, видно, и сам решил, что хватит. Поднял кисть до уровня глаз, а шпагу, наоборот, направил сверху вниз.
Выписывая в воздухе свистящие круги, стал апрошировать к преображенцу, переступая все быстрей и быстрей.
Вдруг, при очередном скрещении клинков, раздался пронзительный звук, словно лопнула струна — проклятая гатчинская спица переломилась!