Слушатели замерли в ожидании ответа.
– Есть Бог и есть человек и никого более нет. Во всем мироздании лишь Бог и мы. Так есть. И так тому и должно быть.
При этих словах толпа всколыхнулась, как хлебное поле под ветром.
– Так стоит ли бояться? – голос возвысился. – Стоит ли противиться истине, коль скоро стоит она пред нами? Бог сотворил человека, дабы дивился тот чуду мироздания и славил его.
Толпа вздохнула одним дыханием.
– В этом есть суть послания – во словах человеческих, обращенных вспять; тщета человеческая явлена, подобно отражению в зеркале: нет более никого, но лишь мы сами…
Слова лились и лились – свободно, неудержимо, словно некое вседовлеющее природное явление, будто знамение. Сила умножилась в толпе, подобно магнитам, соединенным в долгий ряд, и каждый в отдельности неизмеримо усиливал общее поле; так и соединенные силы ста тысяч мыслящих и чувствующих единиц достигли, как в одном существе, мощи, которая, казалось, способна охватить весь город, пронизать всю планету, быть может, даже зажечь или же погасить звезды…
Они брели по пустому коридору где-то в подземной части стадиона, и эхо шагов отражалось от бетонных стен, пола и сводов. Обувь взбивала легкие облачка цементной пыли. В тусклом свете фонарей, подвешенных к потолку, коридор тянулся, казалось, бесконечно.
– Ну так как? – спросил Томас и слегка вздрогнул от неожиданно сильного эха. – Что скажете о «словах человеческих, обращенных вспять»?
– Сукин сын! – ответил Митчелл.
– «On doit se regarder soi-nzeme un fort long temps, – проговорил Макдональд, – avant gue de son-ger a condamner les gens».
– Что он сказал? – обратился Митчелл к Томасу.
– Это из «Мизантропа» Мольера. Не суди, мол, других, пока хорошенько не присмотришься к самому себе, – перевел Томас.
Митчелл пожал плечами.
– Я предпочитаю хорошенько присмотреться к нему, – сообщил он.
– Вы уверены, что мы идем правильно? – спросил Макдональд.
– Джуди говорила, сюда, – ответил Митчелл.
Коридор вывел их в зал. Громадные гидравлические подъемники упирались в потолок, образуя целый лес поршней. В центре находилась металлическая клетка со встроенными внутри пультами управления со множеством рычагов и большими кнопками красного и зеленого цвета. Клетка оказалась запертой. Тишина запустения, переполнявшая зал, нарушалась лишь звуками их шагов.
– Чертовщина, – убежденно высказался Макдональд.
– Сукин сын, – опять повторил Митчелл. – Теперь – туда, кажется.
Он провел их через пультовую, и, пройдя еще один коридор, они вышли к двери, выкрашенной в серый цвет. Легонько постучал. Не получив ответа, постучал сильнее. Дверь чуть приоткрылась.
– Джуди? – спросил он.
– Билл?
Дверь раскрылась шире. В коридор выскользнула девушка и протянула Митчеллу руку.
– Билл!
Она оказалась изящной брюнеткой с огромными черными глазами, состоящими, казалось, из одних зрачков. Особенно красивой ее назвать нельзя, а сам Митчелл, рассуждая спокойно, объяснял ее обаяние чарами глаз. И, хотя временами ему и удавалось сохранять рассудительность, его неудержимо влекло к ней, ибо для него в мире она была единственной, а значит, прекрасной.
Взамен поцелуя он лишь пожал ей руку: демонстрации чувств она не любила. Плоды пуританского воспитания – так он это определил еще во времена их учебы, когда они начали встречаться.
– Старый прохвост дома? – осведомился Митчелл.
– Билл! – воскликнула она, впрочем, в голосе не ощущалось особого протеста. – Он же мой отец! Сейчас он отдыхает. Ты ведь знаешь, ему нездоровится. Эти проповеди дорого обходятся для его здоровья.
– Это мистер Макдональд, – представил Митчелл. – Он возглавляет Программу.
– Боже! – сказала Джуди. – Я так тронута.
Она и впрямь выглядела взволнованной.
– А это мистер Томас, – продолжал знакомство Митчелл. – Мой шеф.
– Всего лишь сотрудник, – возразил Томас.
– Джуди Джонс, – представил девушку Митчелл. – Моя невеста.
– Ну, Билл, – промолвила она, – ведь это еще не совсем так.
Они говорили вполголоса, тихо, как заговорщики, и голоса их, отдававшиеся в коридоре, звучали странным эхом. У Митчелла возникло удивительное ощущение, будто он занят в некоем спектакле, действующие лица которого перекликаются с одного конца гулкой пещеры в другой.
– Вашему отцу известно о нашей приходе для беседы с ним? – спросил Макдональд.
Джуди помотала головой.
– Если б знал, его бы уже и след простыл. Он терпеть не может встречаться с людьми, в особенности с теми, кто чего-либо требует или же спорит с ним. Уверяет, нет времени, но я-то знаю: ему это просто не нравится.
– А если мы вот так, запросто, вторгнемся к нему? – спросил Макдональд.
Джуди нахмурилась, как бы заранее готовясь к чему-то неприятному.
– Я скажу о вас. Только постарайтесь не слишком его… расстраивать. – Она уже направилась к двери, но остановилась. – И, пожалуйста, постарайтесь не обращать внимания, если прием покажется вам не очень любезным. На самом деле это просто самозащита.
Она толкнула дверь и скользнула в комнату.
– Отец, – услышал Митчелл, – какие-то люди хотят встретиться с тобой.
– Это мистер Макдональд, отец, – проговорила она. – Он руководит Программой. И мистер Томас. Он работает с Биллом Митчеллом. Ты должен помнить Билла.
У обшарпанного туалетного столика с зеркальцем, на старом металлическом стуле восседал мужчина преклонных лет, по возрасту годящийся в отцы, пожалуй, и Макдональду. Волосы его белы, как снег, а все лицо избороздили морщины. Черные, как у дочери, глаза, при виде вошедших сперва вспыхнули, но сразу же огонь погас, словно захлопнулась дверь. Старец опустил глаза.
– Митчелла помню, – проговорил он измученным, старческим голосом. Верилось с трудом, что его обладатель держал в оцепенении весь стадион. – Помню этого богохульника с вульгарной речью, атеиста, высмеивающего веру, помню этого развратника с обезьяньей нравственностью. И еще помню, как запретил тебе видеться с ним. Да и с остальными тоже никаких дел иметь не желаю.
– Мистер Джонс… – проговорил Макдональд.
– Убирайтесь! – повелел старец.
– Оба мы уже не молоды, мистер Джонс… – начал Макдональд.
– Иеремия, – поправил старец.
– Мистер Иеремия…
– Просто Иеремия. С атеистами Иеремия не разговаривает.
– Я ученый…
– Атеист.
– Мне бы хотелось поговорить о послании.
– Я внял посланию.
– Как, непосредственно?
– Я услыхал его от Бога, – сообщил хрипло старец. – А вы как? Безо всяких посредников?
– Вы услышали его до получения Программой или после? – игнорируя вопрос, спросил Макдональд.
Иеремия со вздохом откинулся на стуле.
– Прощайте, мистер Макдональд. Вы пытаетесь меня поймать…
– Я хотел бы поговорить с вами…
– Я говорю об ином послании, а вовсе не о вашем, принятом в форме радиоребуса. Послание – мое послание – от Бога и там сказано все о вашем сообщении. Оно что, тоже от Бога?
– Возможно, – ответил Макдональд.
Хотевший уже было отвернуться, Иеремия застыл и взглянул на Макдональда. Митчелл тоже удивленно уставился на него.
– Я не знаю, от кого оно, – уточнил Макдональд. – Возможно, и от Бога.
– Но сами вы так не считаете, – произнес Иеремия.
– Нет, – сказал Макдональд. – Впрочем, не знаю. Ведь мне не было знамения, подобно вашему. Как видите, мои помыслы открыты, а ваши?
– Не могут оставаться сокрытыми помыслы, отверстые не лжи, но истине, – изрек Иеремия. – Итак, ваше послание вы не прочли.
– Нет, – признался Макдональд. – Но мы его прочтем.
– Когда прочтете, – проговорил Иеремия вставая, – тогда и поговорим, если уж вам так нужно.
– Но если… когда мы прочтем, вы нас посетите, если мы пригласим?
Черные зрачки Иеремии, казалось, сверлили Макдональда насквозь.
– До объявления содержания его остальному миру?
– Да.
– Тогда я явлюсь. – Бледная рука поднялась, и старческая голова утомленно опустилась на нее. Посетители не сдвинулись с места, и Иеремия вновь поднял взгляд.