По крайней мере, он не бросился в атаку, отдав в мое распоряжение минуту или около того.
- Господин Туриц, я пришел сказать вам несколько важных вещей.
- Еще раз подойдешь к моему дому…
- Вы видите – я уважаю ваше пожелание, - насколько возможно терпеливо ответил я. – Поэтому и пришел встретиться здесь, на нейтральной территории.
- Говори, чего надо и вали.
Туриц подергал дверь, проверяя замок, и защелкнул рабочий портфель – потрепавшийся, но из очень хорошей кожи прекрасной выделки. В остальном он выглядел человеком, не слишком следившим за одеждой и внешностью – щетина грозила через пару недель стать бородой, джинсы протерлись на коленях и обтрепались внизу. На секунду мне стало его жаль – женившись из чувства долга, он вряд ли обрел надежный тыл и понимающую спутницу жизни. Вера Ларие определенно была сделана совершенно из другого теста.
- Я пришел предупредить вас. Человек, с которым я приехал, не выпустит Викторию из вида – он подозревает ее. Ее, а вместе с ней и вас, понимаете? Он думает, это она крутила шашни с Оскаром Краменом и остальными, а вы с ними разобрались из чувства мести.
Туриц нахмурился, переваривая услышанное.
- Что за хрень? – рявкнул он наконец, но без особого бешенства. – Ты же с ним заодно, недоносок! Зачем приперся тогда? Мою дочь никто и пальцем не тронет, ясно? Ни ты, ни твой дружок, понял?
- Он мне не дружок, - я состроил обиженное лицо. – Я искренне переживаю за Тори, господин Туриц. Она чудесная девушка, любой отец может гордиться ею. Я знаю, что она невиновна, в чем бы ее ни подозревали.
-Так скажи это своему приятелю.
Он прошел мимо меня, я устремился следом, держась на расстоянии. Безопасность превыше всего.
- Господин Туриц, он мне не приятель, и не станет слушать домыслы. Мне нужно знать больше, понимаете? Чтобы я мог прийти и доказать невиновность Виктории. Доказать, господин Туриц.
- Так чего тебе надо от меня? – все еще не понимая, гравер остановился и круто развернулся, уставившись мне в глаза.
В его взгляде явственно читалась угроза. Но маячивший впереди куш заставил проглотить собственный страх.
- Я пришел просить вашего разрешения поговорить с Викторией, - широко раскрыв глаза, я смущенно улыбнулся.
- Ты – придурок, - Туриц даже не пытался соблюсти видимость приличия. – Ты думаешь, я стану с тобой расшаркиваться? Полицейская ищейка, недоносок, лизоблюд! Я запрещаю тебе приближаться к ней! Запрещаю ей говорить с тобой! Запрещаю!!
Я забыл про план. Забыл, что собирался быть до конца вежливым и тактичным. Этот боров не заслуживал ни такта, ни вообще ничего.
Но я знал, что на самом деле ему причиталось. Пусть услышит хотя бы от меня.
- Ты думаешь, будешь вечно помыкать ею?! – я сделал шаг вперед, едва не перешагнув черту безопасности. – Ты думаешь, будешь указывать, кому что делать, как дышать, с кем говорить и все будут слушаться?! Ты что, совсем ополоумел?! Твой дочери – девятнадцать лет, она уже не младенец! Если ее мамаша до сих пор держит тебя на поводке, это не дает права отыгрываться на Тори!! Ты хоть видишь, какую зашуганную лживую дуру ты из нее вырастил? Видишь?! Отвечай!
Он стоял, глотая ртом воздух. У меня в запасе еще была парочка ударов.
- Я пришел сюда, чтобы поговорить. Чтобы встретиться с ней и предупредить, в какую нехорошую игру она ввязалась. Но великий Мартин Туриц – отец, его слово – закон и поэтому никто не смеет и рта раскрыть в сторону его дорогой доченьки! Я порадуюсь, когда вас посадят всей семейкой – потому что вы грызете друг друга вместо того, чтобы помогать!
На самом деле, я кричал, конечно, не на гравера. То есть на него, да – но эти слова в равной степени был адресованы моему собственному отцу. Я выплескивал все то, что давно мечтал сказать ему в лицо, но мешало многое – и наши редкие встречи, и радость матери, которая к моему приезду старалась приготовить много вкусностей, и усталость после рабочей недели. Я молчал, каждый раз старательно игнорируя его грубые подначивания, его плоский юмор и обещал себе, что уж в следующий раз…
Так что разговор с Турцем можно считать репетицией.
«…его слово – закон» - это была волшебная фраза, которую Мартин ждал всю свою жизнь. Не от меня, само собой – от жены. Или от дочери, которая выросла застенчивой, но не покорной его воле. Он смотрел вокруг и видел самые обычные семьи, где жены терпеливо сносили выволочки мужей, при этом не забывая стряпать, убирать и следить за домом. Он слышал рассказы друзей, которые делились веселыми историями о тихих вечерах у камелька, когда все «подано-принято», и можно расслабиться, потягивая пивко под гул футбольной трансляции. Все это вызывало у него, готов биться об заклад, жгучую ярость – потому что дома его ждал совсем иной прием, и жена-феминистка не собиралась прощать давнего предательства даже девятнадцать лет спустя.