Кажется, мне удалось их ошарашить. Вполне возможно, к главному редактору допускались только политические шишки и воротилы бизнеса, или он вел прием по записи на месяц вперед или просто никого не принимал. Хотя считалось, что в маленьких городках все как-то немного ближе друг к другу, чем в метрополии.
- Вы по делу? – резко и как-то невпопад спросила одна из девушек, та, что была с вырезом и фиолетовыми линзами.
- Конечно, по делу, - я уставился на нее, всем видом демонстрируя нетерпение. – Конечно, ma cherie. По очень важному делу.
- Как вас представить? – вклинилась вторая.
- Может быть, хотите воды? – очнулась третья.
Больше всего я хотел уйти прочь, но не мог.
- Как вас представить? – раздраженно повторила первая девушка.
- Моя фамилия Эмрон.
Она отвернулась и набрала номер. Пытаясь настроиться на беседу, я все никак не мог отделаться от мысли, что делаю чужую работу. Не свою – чужую. Может быть, Дика. Может быть, Тонина. Я не следователь, не сыщик, не Шерлок Холмс. Я…
Вчера все казалось иначе, когда я разыскивал дом Эммы. Ощущение всезнайства пропало, словно и не бывало.
- Митрий примет вас, третий этаж, от лифта направо. Кабинет тридцать пять-б.
Я, поблагодарив кивком головы, повернулся и словно робот на автомате прошествовал к лифту. Уже нажав кнопку, я понял, что девушка назвала главного редактора самой главной в округе газеты по имени.
Любовница? Повсеместное панибратство? Крестница, племянница, другая четвероюродная родственница?
Издав коротенький писк, лифт остановился на третьем этаже, и я вывалился в пустой холл. Колени дрожали. Я понятия не имел, что говорить и как. Легко изображать крутого, если просто развлекаешься – когда речь идет о деле, это становится проблематичным.
Кабинет главного редактора мне указал пробегавший мимо курьер. Постучав, я расслышал что-то похожее на «Входите», протиснулся в дверь и обалдел: комната тридцать пять-б вовсе не была отдельным кабинетом. Комната тридцать пять-б была, собственно, огромным рабочим пространством.
В два длинных ряда стояли офисные столы с компьютерами, а в широченные, до потолка окна лился яркий, все еще по-летнему теплый свет. Вдоль стен высились стеллажи, заставленные словарями, справочниками, папками и связками старых выпусков газеты. Каждый стол отделяла от другого тонкая перегородка из матового стекла, кроме этого на каждого журналиста приходилось немногим более пары квадратных метров, включая стул и стол с компьютером. В комнате стоял постоянный гул чьих-то звонков, разговоров – я насчитал как минимум два десятка сотрудников, а ведь редакция занимала все этажи. В центральном проходе, то и дело задевая чужие вещи, прохаживался высокий, широкоплечий мужчина, настоящий босс во всех смыслах. Иногда он задерживался, всматриваясь во что-то на экране через плечо замершего сотрудника, потом говорил пару слов и шел дальше. На меня никто не обращал внимания, хотя – я горько усмехнулся про себя – сенсация сама шла к ним в руки. Овца на заклание, что-то вроде.
- Господин Стефанович! – я протиснулся между крайним столом и огромным фикусом, оккупировавшим угол комнаты, и ступил в центральный проход, оказавшись прямо у главреда за спиной.
- Прием статей по конкурсу уже закончился, отметьтесь у секретарши и можете…
- Мне нужно поговорить с вами.
- Говорю же, закончился, - широченная спина удалялась все дальше по проходу. – Можете отметиться…
- О Леме Кесьлевском.
Здесь я узнал, что в редакции может быть тихо. Если точнее, в редакции может стоять гробовая тишина – простите за литературный штамп, издержки профессии. Медленно, гора мяса и мышц повернулась ко мне, смерила очень цепким взглядом, от которого все мои страхи вернулись в утроенном размере, и продолжила удаляться.
- Есть свои законы.
- Какие законы?
- Либо хорошо, либо ничего. Я выбираю ничего.
- Вы его так ненавидели? – вырвалось у меня.
- Я сказал – ничего.
Тишина давила, я чувствовал себя под прицелом полусотен глаз; вернулось знакомое ощущение лекционного зала, когда тебя слушает несколько десятков человек, ловит каждое слово, старается успеть все записать. Мне вспомнился наш директор по связям с общественностью – синекурная должность, так как все вопросы за него решала секретарша - Марк Вольс. Марк не отличался статью, но его бас разносился по коридорам, словно шаровая молния, и оглушал почти так же. Он любил входить в лекционный зал задолго до начала перерыва, прохаживаться у стены, делать вид, словно помечает что-то в толстом потрепанном молескине. Я несколько раз пытался жаловаться начальству – без толку. Марк считался авторитетом в своей области и только благодаря ему наплыв студентов в наш университет не ослабевал. Версия выглядела натянутой, но что поделать.