Здание вокзала встретило меня горящими окнами верхнего этажа. По коже побежали мурашки при воспоминании о последнем визите – тогда я спасался от смерти, сокрушаясь, что не могу предупредить Дика об опасности. Моя наивность поистине не знала границ.
До отхода поезда оставалось полчаса. Я начал наматывать круги вокруг здания, потом по привокзальной площади. Знакомый тощий парень из кафе, кажется, Стасик, подозрительно оглядываясь в мою сторону, запер заведение, подергав для верности замок, и укатил на роликах. Из огромных наушников, делавших его похожим на мишку-панду – правда, изрядно потерявшего в весе, - лился тяжелый рок. Я даже думать не хотел, в какие кренделя сворачивались в тот момент его барабанные перепонки. Прошло десять минут – нехотя, едва переставляя ноги, я зашел внутрь вокзала, еле слышно притворив за собой дверь.
В помещении горел свет над кассами, уже закрытыми. Рядом примостились двое полицейских, проводивших меня равнодушно-ленивыми взглядами. Я не стал вызывать лифт и поднялся по лестнице, которую обнаружил рядом с уборной. Приглушенные голоса подсказали верное направление – я пошел на них и оказался в знакомой комнате начальника станции. Сам начальник, весьма растерянного вида, притулился в углу на стуле, его место занимал, конечно же, Дик, на диване сидел с закрытым глазами Павел Крамен, и по бокам от него – конвоиры. Я ощутил себя посторонним и сделал попытку ретироваться.
Не удалось.
- Господин Эмрон, - безо всякой интонации произнес Дик – Присесть не предлагаю, все равно пора спускаться на перрон. Хорошо, что вы вовремя.
Во как. «Господин Эмрон», а не Проф. Я прекрасно понимал, что присутствие начальника станции не при чем. Дик всеми силами старался показать, что мы теперь совершенно посторонние друг другу люди. Что ж…у меня впереди была ночь, чтобы изложить свои контрдоводы.
И, может быть, извиниться. Я еще не решил тогда, насколько хочу этого и насколько смогу. Извинения никогда не были моей сильной стороной и не только с девушками. Я мог бросить формальное «извините» любому встречному, но за этими словами ничего не было. Пустота, желание отвязаться, желание того самого пресловутого комфорта и безоблачного существования.
Не спрашивайте, как я дожил до звания профессора на этих смешных принципах. Как-то удалось.
Мы спустились обратно на первый этаж, Дик отпустил полицейских буквально движением руки и прошествовал на перрон. Я чувствовал, что в моей злости нет никакой причины – и, тем не менее, злился. Знаете, как долго порой доходит, что злишься на самого себя?
Поезд подошел за пять минут, из него никто не вышел, и мы беспрепятственно погрузились в купейный вагон. Павел Крамен, казалось, совершенно смирился с предстоящим, и даже не повернул головы, когда мы с Диком прошли дальше в свое купе. Я где-то в душе понимал его – но тем сильнее было мое желание выяснить правду.
Проводник объявил следующую станцию, заглянув к нам – принес полотенца, спросил, желаем ли мы отужинать и, получив отрицательный ответ Дика за нас обоих, удалился. Я расстелил себе верхнюю полку, забрался на нее и уставился в окно. Сна не было ни в одном глазу.
Поезд набирал скорость – мимо проплывал укутанный в ночь знакомый пейзаж, Дик внизу листал какие-то материалы. У меня осталась всего одна ночь, чтобы убедить его в своей правоте.
И я не собирался упускать этот шанс.
Глава 16. Возвращение
Мерный стук колес укачивал, и я крепился изо всех сил, чтобы не уснуть. На нижней полке Дик что-то пролистывал под тусклым светом прикроватной лампочки. Я надеялся, что он скоро закончит, и мы сможем поговорить, но, похоже, мой бывший товарищ вообще не собирался ложиться.
Я стал думать, что хочу сказать – много и ничего. Что тут скажешь, если вроде как кругом виноват – и при этом не чувствуешь себя виноватым?
- Дик, я должен тебе сказать кое-что.
Тишина.
Я чувствовал себя идиотом. Невиноватым идиотом. В юмористической литературе –– излюбленное явление, но я не шибко радовался перспективе выглядеть клоуном. Не хочет отвечать – его дело, но выслушать ему придется.
- Дик, я скажу, а ты сам решай, что с этим делать. Робинсон не убивал мальчиков. Он приезжал повидаться с Глэдис, а не с Эммой. Только у него даже это не получилось – патер Захария стоял на страже и выпроводил его, даже денег на билет дал. У него не было с Эммой никакой привязанности, он ее насиловал, пока Глэдис не было дома. И Эмма его ненавидела, уж можешь мне поверить. Павел, наверное, догадывался и поэтому угрожал Робинсону. У Робинсона не было причин убивать Кесьлевского и Урсава, думаю, убийца Крамена просто подстроил, чтобы выглядело похоже. Если только это не был сам Буль. Я согласен, что Павел угрожал Робинсону, но он его не убивал. Дик, очень важно, почему Эмма оказалась в сумасшедшем доме. Она может быть главной свидетельницей, если ее не признают спятившей.