Каких родных?! Она что, не знает, что у Эммы только мать и та спилась окончательно? Каких друзей, если есть только Тори?
Я осознал свое превосходство и не уверен, что мне удалось скрыть его от проницательной Маргреты Рипл. Я был на шаг впереди светила психиатрии, и это подкупало. Она обломала меня с постелью и собственным обаянием, ну и пусть. Не упускать же такой шанс!
- С удовольствием отужинаю с вами, - тут я позволил себе улыбнуться, но не слишком широко. – Встретимся в «Айсберге», на центральной площади. Вам подходит?
- Конечно.
Она тоже улыбнулась. Тоже с превосходством, но я не обратил внимания.
- А сейчас прошу меня извинить, работа не ждет, - передо мной внезапно открыли дверь.
Вот как. Могу катиться на все четыре стороны.
Как же, работа ее не ждет. Я вышел, но доктор Маргрета шла следом, очевидно, не слишком доверяя персоналу. Мы прошли по стеклянному коридору, мимо игровой комнаты, уставленной фикусами и завешенной коврами, в которой как раз делали влажную уборку, мимо одинаковых дверей без надписей, за которыми могли скрываться палаты, кабинеты или камеры пыток. Может быть, где-то совсем рядом, за стенкой, находилась Эмма…
От этой мысли хотелось что-нибудь сломать, но вряд ли подобный шаг улучшит ситуацию.
Мы расстались у лестничной площадки. Ее рукопожатие было очень жестким и холодным. К тому же благодаря каблукам, она была выше на пару сантиметров. Скрепя зубы, я начал спускаться на первый этаж. Навстречу мне два санитара вели под руки новенького пациента, взятого «тепленьким», может быть из постели.
Бедняга, наверное, женился неудачно. Или дети перестали терпеть выходки папаши.
Я поднял глаза, когда поравнялся с пациентом, и окаменел.
Мимо, не поднимая головы, в нелепой клетчатой пижаме и ночном колпаке, шел Дик. Точнее, его вели. Первый порыв был – броситься, отбить у извергов, растрясти и разговорить наконец. Я запнулся на ступеньке, схватился за перила и тут вспомнил голос, который настойчиво стучал в голове все это время: «Если мы встретимся - ты меня не знаешь». Может быть, Дикобраз не просто рубил связи, избавляясь от обузы? Может быть, он знал…
Догадывался или допускал?
В висках стучала барабанная дробь, кровь прилила к голове, в глазах заплясали огоньки. Пришлось задержаться на лестничной площадке между этажами и перевести дыхание.
Дик просил не узнавать его. Он не сумасшедший ни секунды и, тем не менее, он здесь, в центре доктора Рипл. Это значит…. Это значит…
Я кубарем сбежал с лестницы, пронесся через холл, даже не обратив внимания на давешних симпатичных девушек за стойкой, и выбежал на улицу.
Если Дик здесь, это может означать только одно – он тоже собирается найти Эмму. Найти и поговорить.
Это значит…
Я плюхнулся на скамейку на трамвайной остановке, переводя дыхание.
Это значит, Павел Крамен невиновен и все об этом знают.
Но молчат.
Я задыхался, буквально умирал от желания что-нибудь сделать. Как-то помочь. Дебильное, совершенно не свойственное мне в прошлом желание. Однако с чего начать?
На этот раз никакого «идти своим путем». Нужно выяснить, что за планы у Дикобраза, что он делает, чтобы не навредить – но как? Еще раз пройтись по мифическим адресам Управления? Бесполезно. Точно так же бесполезно соваться в полицию – там меня просто ласково выпроводят, а то и на заметку возьмут. Я не знал ни телефона Дика – скорее всего, он его не носит – ни адреса, ни родных, ни друзей.
Хотя постойте.
Одного друга, или хотя бы доброго знакомого можно найти. Только скажет ли она хоть слово?
Я бросился к подземке, на всякий случай, оглядевшись. Кому и зачем за ним следить? До медицинского городка ехать довольно долго, с двумя пересадками. Я промчался по платформе, вскочил в поезд и занял свободное место прямо перед носом у хорошенькой грудастой блондинки, которая скорчила обиженную рожицу и проковыляла на своих двадцатисантиметровых шпильках в другой конец вагона. В другой раз, милая девушка, в другой раз вы получите не только место, но и предложение выпить чашечку кофе. Только не сейчас.
Я снова и снова прокручивал в голове факты, которые никак не желали складываться в паззл. С одной стороны – история фанатичной привязанности Павла Крамена сыну, который уж точно не мог никого убить, но зачем-то ездил в столицу в день смерти Робинсона. Полиции так и не удалось добиться от него правды. С другой стороны – трагедия в семье Эммы Стоун: пьющая мать Глэдис и насилующий отчим, который внезапно возвращается из столицы, чтобы вымолить прощение, но натыкается на патера Захарию и уезжает. Вскоре его находят убитым. Патер Захария, несмотря на свою приторную набожность, выглядит достойным кандидатом в убийцы, только вот мотив рассыпается в прах.