– А именно?
– Вы показали и эти показания заверили собственноручной подписью, что прежде не были знакомы с Лехновичем. А это неправда. Вы его знали, и притом знали довольно хорошо.
Англичанин заметно смутился.
– Именно потому, пан полковник, я к вам и пришел. Я хочу просить вашего разрешения вернуться в Лондон. Я не могу долее здесь задерживаться. Даже в случае, если вы возьмете на свой счет мое дальнейшее здесь пребывание, на что, впрочем, я не рассчитываю. В Англии меня ждут лекции в университете и срочная научная работа – опыты, которые нельзя надолго прервать или откладывать.
– Я ничем не могу тут вам помочь, – развел руками полковник. – Печальная необходимость.
– Я, конечно, прекрасно понимаю, стоит мне обратиться в английское посольство, а ему соответственно – в достаточно высокие инстанции вашего Министерства иностранных дел, и вам не удастся удержать меня в Варшаве. Я не убийца, и обратного никто мне не докажет. Но я пришел к вам с оливковой ветвью и не хочу войны, а предлагаю мирное соглашение.
– Какого рода?
– Я расскажу вам всю правду. Все, что мне известно. Для вас это будут важные сведения. Возможно, вы сумели бы установить их и сами – у меня нет оснований сомневаться в высоком профессионализме польской милиции, но это займет у вас несколько недель упорной работы. А я все это расскажу вам за несколько минут.
– И что же вы хотите взамен?
– Взамен я возвращаюсь в Англию без всяких препятствий с вашей стороны.
– А какие есть гарантии, что вы скажете правду и ничего не утаите? Мы не проверяем подозреваемых с помощью тестов, и у нас нет «детекторов лжи».
– В качестве гарантии мое честное слово. Честное слово поляка, бойца польского движения Сопротивления и английского профессора Кембриджского университета. Полагаю, этого достаточно. В конце концов, я ведь тоже могу спросить, какая есть гарантия того, что, получив мои показания, вы позволите мне беспрепятственно выехать из страны?
– Немирох улыбнулся:
– Честное слово полковника.
– Хорошо. Я согласен. А вы?
Полковник минуту размышлял, затем утвердительно кивнул:
– Согласен, но хочу предупредить: сначала я должен буду проверить ваши показания.
– Что ж, будем считать, соглашение достигнуто.
– Итак, я вас слушаю.
– Начну с того, – Генрик Лепато уселся поудобнее, – что я знал Лехновича еще во времена оккупации. Мы с ним были в одной группе «Шарых шерегов». Мне тогда не было еще и семнадцати. Вместе мы принимали участие в различных операциях. И вдруг – провал. Все наше звено попало в руки гестапо. Схватили нас на месте сбора при подготовке к очередной операции. Не оказалось с нами только Лехновича. С первых же допросов стало ясно, что немцам известно о нас почти все. Из Повяка [4] вскоре нам удалось переправить на волю записку, в которой мы сообщали, что нас предал, по всей вероятности, Лехнович. У каждого из нас были тогда громкие подпольные клички, но знали мы друг друга и по именам, поскольку до войны состояли в одном харцерском отряде [5]. Одним словом, я знал, что Ястреб – это Станислав Лехнович.
– Вам известно, чем завершилась вся эта история? Ваша записка попала к адресату?
– Не знаю. Часть нашей группы была расстреляна в развалинах гетто. Остальных разбросали по разным концлагерям. Выжить посчастливилось немногим. После войны я не вернулся в Польшу. Но вот, много лет спустя, мне попалась в одном из научных журналов фамилия польского ученого-химика Станислава Лехновича. Я тут же вспомнил и подполье, и провал, и те подозрения, которые пали тогда на Ястреба.
– И оттого приехали в Польшу?
– Нет! Я действительно приехал лишь прочесть лекции. Естественно, одной из причин поездки был, конечно, интерес к родине, к тому, как живут теперь мои бывшие соотечественники. И все те минувшие дела, о которых я рассказал, меня, понятно, мало уже интересовали. Теперь я – гражданин Великобритании. За пребывание в застенках гестапо и в лагере я получил от ФРГ достаточно высокую компенсацию, а на Западе я привык к тому, что любое дело можно урегулировать посредством денег.
– Даже дело чести?
– Даже дело чести. Правда, как у поляка по происхождению, у меня свой взгляд на этот счет. Но в рассказанном мною случае речь о чести, или, во всяком случае, о моей чести, не шла; о чести Лехновича – может быть. Собираясь в Варшаву, я заранее решил непременно повидаться с бывшим Ястребом. Тем более что с его именем у меня были связаны и некоторые другие сомнения.
– А именно?
– Дойду и до них. В Варшаве профессор Войцеховский принимал меня очень любезно и сердечно. Я высказал ему пожелание познакомиться с доцентом Лехновичем, о котором слышал как о восходящей звезде польской химии. Профессор лестно отзывался о своем бывшем ученике и, казалось, остался доволен моей просьбой. Как выяснилось позже, доцент тоже жаждал повидаться со мной и даже убедил Войцеховского организовать в субботу у него в доме дружескую встречу за карточным столом, где бы мы и встретились.
– И встреча состоялась именно там?
– Нет, еще днем Лехнович позвонил мне в гостиницу «Бристоль», где я остановился, и предложил вместе пообедать, а затем уже ехать к Войцеховским.
– И вы согласились обедать в обществе человека, который, возможно, выдал вас в руки гестапо?
– Я вижу, романтизм не угас еще в Польше, – улыбнулся англичанин. – Лично я отнесся к этому несколько иначе и согласился встретиться с Ястребом – мне интересно было узнать, что он расскажет. А сомневаться не приходилось, что он коснется прошлого.
– И ваши ожидания оправдались?
– Лехнович опасался, не приехал ли я с целью его разоблачения. Он стал уверять меня, что невиновен и еще во время оккупации был создан специальный суд, который занимался расследованием дела и установил подлинные причины провала. Нас выдал якобы некий агент гестапо – жених сестры одного из наших товарищей. Он узнал через нее некоторые сведения о нашей группе, и гестапо установило за нами слежку. Лехнович сказал также, что этот предатель по решению подпольного суда был расстрелян через месяц после нашего провала. А он, Лехнович, не смог тогда явиться к месту сбора, поскольку попал на Праге в облаву и несколько часов просидел в каком-то подвале. Он утверждал, что в Военно-историческом архиве сохранились документы по этому делу и я могу при желании с ними ознакомиться.
– Вы проверили его слова?
– Нет. Просто не счел нужным. Я же говорил вам, полковник, что весь этот давний пламень в душе моей уже угас. В заключение нашего разговора Лехнович попросил меня не разглашать этой истории, сохранить в тайне наши прежние отношения и принадлежность к «Шарым шерегам».
– Вы не станете возражать, если мы все-таки проверим эту подробность биографии Лехновича?
– Пожалуйста.
– Был ли между вами разговор о Войцеховском?
– Да. Лехнович много рассказывал мне и о нем, и о его супруге, которой я прежде не знал.
– Как он о них отзывался?
– В самой превосходной степени. Я, признаться, был даже несколько удивлен. Обычно доценты не слишком-то жалуют своих профессоров. Они ведь мешают их карьере. Обычно ждут их смерти, тогда появляется возможность возглавить кафедру. Жену профессора Лехнович превозносил как образец всех человеческих добродетелей: и как примерную мать, и как заботливую жену, и как друга профессора, хотя тот намного старше ее.
– Высказывал ли Лехнович какие-либо суждения о людях, с которыми вам предстояло встретиться в доме у Войцеховских?
– Да. Он говорил, что там будут интересные и приятные люди. Известный кардиолог с очаровательной супругой и не менее популярный адвокат тоже с очень милой и привлекательной женой. Упомянул, что будет и его девушка, киноактриса. Вообще Ястреб старался держаться как старый добрый друг. Он даже предложил мне деньги, сказав, что готов помочь, если я нуждаюсь.
– Одолжить деньги с условием вернуть валютой в Англии, надо полагать?
– Ничуть не бывало. Об этом не было даже и речи. Он просто сказал: старик, если тебе нужны деньги, не стесняйся, могу дать сколько нужно.