— И что же вы хотите взамен?
— Взамен я возвращаюсь в Англию без всяких препятствий с вашей стороны.
— А какие есть гарантии, что вы скажете правду и ничего не утаите? Мы не проверяем подозреваемых с помощью тестов, и у нас нет «детекторов лжи».
— В качестве гарантии мое честное слово. Честное слово поляка, бойца польского движения Сопротивления и английского профессора Кембриджского университета. Полагаю, этого достаточно. В конце концов, я ведь тоже могу спросить, какая есть гарантия того, что, получив мои показания, вы позволите мне беспрепятственно выехать из страны?
— Немирох улыбнулся:
— Честное слово полковника.
— Хорошо. Я согласен. А вы?
Полковник минуту размышлял, затем утвердительно кивнул:
— Согласен, но хочу предупредить: сначала я должен буду проверить ваши показания.
— Что ж, будем считать, соглашение достигнуто.
— Итак, я вас слушаю.
— Начну с того, — Генрик Лепато уселся поудобнее, — что я знал Лехновича еще во времена оккупации. Мы с ним были в одной группе «Шарых шерегов». Мне тогда не было еще и семнадцати. Вместе мы принимали участие в различных операциях. И вдруг — провал. Все наше звено попало в руки гестапо. Схватили нас на месте сбора при подготовке к очередной операции. Не оказалось с нами только Лехновича. С первых же допросов стало ясно, что немцам известно о нас почти все. Из Повяка [10] вскоре нам удалось переправить на волю записку, в которой мы сообщали, что нас предал, по всей вероятности, Лехнович. У каждого из нас были тогда громкие подпольные клички, но знали мы друг друга и по именам, поскольку до войны состояли в одном харцерском отряде [11]. Одним словом, я знал, что Ястреб — это Станислав Лехнович.
— Вам известно, чем завершилась вся эта история? Ваша записка попала к адресату?
— Не знаю. Часть нашей группы была расстреляна в развалинах гетто. Остальных разбросали по разным концлагерям. Выжить посчастливилось немногим. После войны я не вернулся в Польшу. Но вот, много лет спустя, мне попалась в одном из научных журналов фамилия польского ученого-химика Станислава Лехновича. Я тут же вспомнил и подполье, и провал, и те подозрения, которые пали тогда на Ястреба.
— И оттого приехали в Польшу?
— Нет! Я действительно приехал лишь прочесть лекции. Естественно, одной из причин поездки был, конечно, интерес к родине, к тому, как живут теперь мои бывшие соотечественники. И все те минувшие дела, о которых я рассказал, меня, понятно, мало уже интересовали. Теперь я — гражданин Великобритании. За пребывание в застенках гестапо и в лагере я получил от ФРГ достаточно высокую компенсацию, а на Западе я привык к тому, что любое дело можно урегулировать посредством денег.
— Даже дело чести?
— Даже дело чести. Правда, как у поляка по происхождению, у меня свой взгляд на этот счет. Но в рассказанном мною случае речь о чести, или, во всяком случае, о моей чести, не шла; о чести Лехновича — может быть. Собираясь в Варшаву, я заранее решил непременно повидаться с бывшим Ястребом. Тем более что с его именем у меня были связаны и некоторые другие сомнения.
— А именно?
— Дойду и до них. В Варшаве профессор Войцеховский принимал меня очень любезно и сердечно. Я высказал ему пожелание познакомиться с доцентом Лехновичем, о котором слышал как о восходящей звезде польской химии. Профессор лестно отзывался о своем бывшем ученике и, казалось, остался доволен моей просьбой. Как выяснилось позже, доцент тоже жаждал повидаться со мной и даже убедил Войцеховского организовать в субботу у него в доме дружескую встречу за карточным столом, где бы мы и встретились.
— И встреча состоялась именно там?
— Нет, еще днем Лехнович позвонил мне в гостиницу «Бристоль», где я остановился, и предложил вместе пообедать, а затем уже ехать к Войцеховским.
— И вы согласились обедать в обществе человека, который, возможно, выдал вас в руки гестапо?
— Я вижу, романтизм не угас еще в Польше, — улыбнулся англичанин. — Лично я отнесся к этому несколько иначе и согласился встретиться с Ястребом — мне интересно было узнать, что он расскажет. А сомневаться не приходилось, что он коснется прошлого.
— И ваши ожидания оправдались?
— Лехнович опасался, не приехал ли я с целью его разоблачения. Он стал уверять меня, что невиновен и еще во время оккупации был создан специальный суд, который занимался расследованием дела и установил подлинные причины провала. Нас выдал якобы некий агент гестапо — жених сестры одного из наших товарищей. Он узнал через нее некоторые сведения о нашей группе, и гестапо установило за нами слежку. Лехнович сказал также, что этот предатель по решению подпольного суда был расстрелян через месяц после нашего провала. А он, Лехнович, не смог тогда явиться к месту сбора, поскольку попал на Праге в облаву и несколько часов просидел в каком-то подвале. Он утверждал, что в Военно-историческом архиве сохранились документы по этому делу и я могу при желании с ними ознакомиться.
— Вы проверили его слова?
— Нет. Просто не счел нужным. Я же говорил вам, полковник, что весь этот давний пламень в душе моей уже угас. В заключение нашего разговора Лехнович попросил меня не разглашать этой истории, сохранить в тайне наши прежние отношения и принадлежность к «Шарым шерегам».
— Вы не станете возражать, если мы все-таки проверим эту подробность биографии Лехновича?
— Пожалуйста.
— Был ли между вами разговор о Войцеховском?
— Да. Лехнович много рассказывал мне и о нем, и о его супруге, которой я прежде не знал.
— Как он о них отзывался?
— В самой превосходной степени. Я, признаться, был даже несколько удивлен. Обычно доценты не слишком-то жалуют своих профессоров. Они ведь мешают их карьере. Обычно ждут их смерти, тогда появляется возможность возглавить кафедру. Жену профессора Лехнович превозносил как образец всех человеческих добродетелей: и как примерную мать, и как заботливую жену, и как друга профессора, хотя тот намного старше ее.
— Высказывал ли Лехнович какие-либо суждения о людях, с которыми вам предстояло встретиться в доме у Войцеховских?
— Да. Он говорил, что там будут интересные и приятные люди. Известный кардиолог с очаровательной супругой и не менее популярный адвокат тоже с очень милой и привлекательной женой. Упомянул, что будет и его девушка, киноактриса. Вообще Ястреб старался держаться как старый добрый друг. Он даже предложил мне деньги, сказав, что готов помочь, если я нуждаюсь.
— Одолжить деньги с условием вернуть валютой в Англии, надо полагать?
— Ничуть не бывало. Об этом не было даже и речи. Он просто сказал: старик, если тебе нужны деньги, не стесняйся, могу дать сколько нужно.
— Судя по этому предложению, он тоже считал возможным урегулировать давние недоразумения посредством денег? Очевидно, дело с вашим провалом обстояло далеко не совсем так, как пытался представить это Ястреб.
— Во всяком случае, держался он очень уверенно, хотя, возможно, и темнил.
— Что еще вы можете добавить?
— Если иметь в виду само происшествие и смерть Лехновича, то я совершенно точно все осветил в своих предыдущих показаниях, умолчав лишь о том, что рассказал вам сегодня. Честно говоря, у меня с самого начала закрались сомнения относительно сердечного приступа.
— Кто же его мог отравить, по вашему мнению?
— Тот, кому смерть его была выгодна, — ответил англичанин.
— Is fecit cui prodest, — повторил Немирох классическую формулу римского права. — Но суть в том, что мы до сих пор все еще не можем выяснить, кому выгодна была его смерть.
— Мне не известны отношения между людьми, собравшимися в субботу на вилле у Войцеховских, и потому трудно судить, кто, кого, в какой мере и за что мог ненавидеть. В то же время, исходя из норм жизни, принятых на Западе, мне это дело кажется совершенно ясным. Я дам вам, полковник, доказательства своей полной искренности, ибо то, что сейчас скажу, более всего, пожалуй, может быть обращено против меня самого. Так вот: поводом для убийства, я полагаю, послужило научное открытие, сделанное доцентом Лехновичем.