Мариола ни минуты не сомневалась, что «молодая, интеллигентная и красивая женщина» — это именно она.
— Да и то нам довелось встретиться лишь по случаю трагического события на Президентской.
— Ах, это действительно ужасно. Я страшно жалею, что поддалась на уговоры Стаха и пошла к Войцеховским.
— Вы были с ними знакомы прежде?
— Нет. Очень нужен мне какой-то старый хрыч и его уродина. Если бы Лехнович так усиленно меня не упрашивал, я ни за что бы не пошла. Но в конце концов решила все-таки уступить ему на прощание.
— Что значит — «на прощание»? Вы знали, что он умрет?
Мариола разразилась смехом. Серебристым смехом, хорошо отрепетированным.
— Вы, может быть, еще подозреваете, что я его и убила? Да нет же, вы меня не так поняли. Просто он мне надоел. До невозможности.
— Да?…
— Скажу вам откровенно — это был отвратительный тип.
— Не может быть!
— Представьте себе. Просто какой-то ненормальный. Вы не поверите — он хотел мне изменить.
— Что вы говорите?! — Межеевский силился изобразить на лице выражение крайнего удивления.
— Да. И с кем бы вы думали? С одной вертихвосткой.
— Чудовищно!
— К счастью, я его вовремя раскусила. Он мне совершенно опротивел. Жадина, грубиян, никаких. приличных знакомств. К тому же болтун и хвастун. Чего он мне только не плел! Его послушать, так в Варшаве нет ни одной женщины, которая могла бы устоять перед ним. А в сущности, он ничего собой не представлял, мог лишь совращать студенток, которым нужно было получить хоть тройку на экзаменах. И ничего больше.
— Но, кажется, он был одаренным химиком? Мариола Бовери махнула рукой.
— Не знаю. Но уверена, что больше хвастался. Как обычно. У него все были дураками и только он один — гений. Его послушать, так Войцеховский ничего бы в жизни не добился, не будь его, Лехновича. Я специально пошла с ним в гости, чтобы посмотреть на этого Войцеховского. Старик, конечно, но сразу видно — в порядке. Вы обратили внимание, какой бриллиант на пальце у его Эльжбеты? Такой бриллиант и за двести тысяч не купишь. Одна вилла стоит полтора миллиона. А что Лехнович? Трехкомнатная кооперативная квартира и доцентское жалованье. Ну, подработает иногда кое-какие крохи. Я за одну главную роль в любом заграничном фильме получу столько, сколько этому пану доценту не заработать до конца своей жизни. А он еще равняется с Войцеховским. Сколько он пел мне о своих друзьях, а как дошло до дела, то оказалось, что не был знаком ни с одним режиссером даже в Польше. Прямо в глаза мне врал, что знаком с режиссером из Советского Союза. А когда я позвонила в Москву, этот режиссер сказал, что никакого пана Лехновича не знает и никогда ничего о нем не слышал.
— Но, кажется, Лехнович сделал какое-то крупное научное открытие?
— Научное открытие? Первый раз слышу. Скорее всего, он вам тоже наврал. Иначе он трубил бы об этом на всех перекрестках, а я ни словечка от него ни о каком открытии не слышала. Правда, однажды хвалился, что стоит ему шевельнуть пальцем — и все американские концерны передерутся между собой из-за него, если он захочет уйти из своего института. Но когда я сказала: ну сделай так, чтобы они передрались, он ответил, что не настало еще время. А если настанет, я, мол, еще о нем услышу.
— Лехнович получал письма из-за границы?
— Какие-то иностранные журналы приходили. Да еще разные рекламные проспекты. А больше ничего. Мой младший брат — заядлый филателист, но Стах не разрешал мне даже марки с конвертов для него отклеить. Он и'х сам собирал. Говорил, что отдает какому-то швейцару. А когда я один раз взяла с его стола одну-единственную красивую марку, кажется Мадагаскара, он устроил такой скандал, что я думала — убьет меня.
— Что ж, он был такой жадный?
— Да нет. Жадным может быть только человек богатый, а он был беден. Просто беден. Что у него было? Каких-то несчастных восемь-девять тысяч злотых в месяц. А может, и того меньше.
Поручик старательно поддакивал. Он не стал говорить, что эти «восемь-девять тысяч» — почти два месячных оклада офицера милиции.
— А красивая женщина, как вы понимаете, словно драгоценный камень, нуждается в соответствующей оправе. Особенно если она актриса.
— Безусловно, — поспешил согласиться поручик. — Но давайте вернемся к Лехновичу. Факт остается фактом, его убили. Как вы думаете, кто? Не удалось ли вам заметить что-либо подозрительное?
— Кто убил? У меня это не вызывает ни малейших сомнений.
— Кто же?
— Доктор. Постойте, как его фамилия?… Ах да, вспомнила: Ясенчак.
— Почему именно доктор?
— Ну как же! Вы бы только видели, как его любимая Кристина строила Стаху глазки. Будь ее воля, она прямо там же, на Президентской, утащила бы его наверх, в спальню. От меня такие вещи не скроешь. Да и доктор тоже не слепой. Он весь вечер следил за ними. Но все-таки не уследил. Был момент, перед самым ужином, когда Кристина отправилась на кухню, вроде бы заменить хозяйку — та в это время играла. А Стах как раз выложил карты на стол, поскольку его партнер вистовал, и сделал вид, будто направился в туалет. Но я-то хорошо видела, как он открыл в туалет дверь, но тут же ее закрыл, а сам шмыгнул на кухню и торчал там целый час, так что его партнерам пришлось даже прервать игру. Я думала, Ясенчака хватит удар — он тут же проиграл партию на каких-то дурацких трех трефах, оставшись без двух, хотя мог сыграть малый шлем.
— Ну и что ж тут такого? Из-за этого так уж прямо сразу и убивать человека?
— О, вы не знаете, на что способен стареющий муж, у которого молоденькая жена, да еще если ее вдруг потянет «налево». А может, и не вдруг. Возможно, этот треугольник сложился раньше. Я лично не ревнива и никогда не следила за Стахом.
— Удивляюсь, как это за игрой в карты люди могут поссориться чуть ли не до драки. Ведь не корову же они проигрывали.
— Вообще-то бридж в тот вечер проходил, можно сказать, довольно спокойно. Хотя мужчины, дело известное, вечно стараются поддеть друг друга. Но в этот раз виновником скандала был Лехнович.
— Как же все это происходило?
— Стах умышленно старался вызвать скандал. Сначала он, я-то уж хорошо его изучила, всячески пытался разозлить адвоката. А тот реагировал на его слова, как бык на красную тряпку. Начал огрызаться, швырять на стол карты. Я только до сих пор не могу понять, почему он назвал Стаха доносчиком?
— Наверное, в гневе выкрикнул первое, что пришло на ум. — Поручик сделал вид, что не придает значения этой детали. Никто из ранее допрошенных об этом не упоминал.
— Мы так мило с вами беседуем, — проговорил он, — я с искренним сожалением думаю о предстоящем прощании. Но, с другой стороны, прекрасно понимаю, для вас время дорого. В студии вас, вероятно, уже заждались.
Мариола взглянула на часы.
— На сегодняшние съемки я уже опоздала. Ох, и попадет же мне от режиссера! Ну да ладно.
— Простите меня бога ради и большое вам спасибо. Еще одна только маленькая формальность — надо подписать протокол.
Мариола взяла протянутую шариковую ручку.
— Прошу вас подписать разборчиво, подлинным именем, согласно паспорту.
— Ах, — вздохнула Мариола Бовери, — как я ненавижу этого Сковронека [12]. Ну, посудите сами, можно ли сделать артистическую карьеру с такой фамилией. Представляете себе — афиша: «…в главной роли Мария Сковронек». Ужас!
— Зато «Мариола Бовери» звучит вполне пристойно. И весьма оригинально, — как мог изощрялся в галантности поручик.
Пани Мариола все принимала за чистую монету.
— Если я вам еще понадоблюсь, буду рада увидеться с таким милым офицером. Возможно, вам удобнее где-нибудь в городе? Но тогда поторопитесь, потому что мой импресарио сейчас заканчивает переговоры с одной иностранной кинофирмой Вероятно, придется надолго уехать: меня непременно хотят занять сразу в нескольких фильмах.
— В ФРГ?
— Возможно… Но сначала все-таки Париж и Рим. Не знаю, как мне удастся везде успеть. Но что делать…
— Как я вам завидую!
— Ах, всюду одна и та же каторга. А найти по-настоящему интеллигентного режиссера теперь так трудно!
После ухода актрисы поручик отправился с докладом к полковнику, но секретарша сказала, что «старик» уехал в министерство и сегодня, вероятно, его не будет. Межеевский привел в порядок материалы дела и отправился в кафе.