Ровно в пять он сидел в «Данусе». Несколькими минутами позже появился инженер Закшевский. Он внимательно выслушал рассказ поручика. Межеевский не стал посвящать товарища во все детали, лишь сказал, что ведет следствие по делу о смерти Лехновича, который якобы сделал какое-то сенсационное открытие в области полимеров. Закшевский был искренне удивлен.
— Я ничего об этом не слышал, хотя работал вместе с Лехновичем над одной и той же темой. Ты, часом, ничего не путаешь? Как говорится, слышал звон, да не знаешь, где он.
— Да ничего я не путаю, — обиделся поручик. — Если говорю, значит, знаю.
— Наш институт вообще не занимается полимерами. Над ними работает кафедра полимеров Политехнического института.
— Ну и что? Лехнович вполне мог заниматься этой проблемой частным порядком. В нерабочее время. Или вообще дома.
— Ну да, конечно… И в пробирке или в кухонной кастрюле на спиртовке сделал эпохальное открытие… — рассмеялся Закшевский. — Времена таких чудес, брат, давно миновали. Теперь, чтобы сделать какое-нибудь открытие, нужна хорошая лаборатория со сложным специальным оборудованием и множеством помощников и лаборантов. Требуется провести тысячи, а то и десятки тысяч опытов, прежде чем получишь нужный результат. Не обойтись тут и без современных компьютеров.
— И тем не менее я не ошибаюсь. Из вполне достоверного источника мне стало известно, что Лехнович создал какой-то совершенно уникальный полимер. По твердости превосходит сталь, по тугоплавкости — ванадий или тантал и поддается формовке легче, чем глина.
— Абсурд какой-то! — Закшевский пожал плечами.
— И все-таки я попрошу тебя навести справки в своем институте, поговори с людьми.
— Ты хочешь выставить меня идиотом?
— Не горячись, старик.
— Да как же не горячиться? Это все равно что спросить в пекарне, не изготовляют ли они колбасу.
— И тем не менее я прошу тебя об этом одолжении.
— Вечно ты меня эксплуатируешь. Ну ладно, сделаю, но в последний раз. Постараюсь узнать, кто в Варшаве занимается полимерами, и попробую с ними связаться — может быть, они что-нибудь знают. Хотя вообще-то полимеры не моя специальность, но кое-что из этой области старик Войцеховский сумел вбить мне в голову.
— Лехнович прежде был учеником, а затем и ассистентом у Войцеховского. У него защищал диссертацию.
— Ну, тогда он наверняка разбирался в полимерах. Но ведь все это было, как я могу судить, лет десять назад. А по нынешним временам десять лет в науке — это гораздо— больше, чем три века в прошлом. Лехнович же десять последних лет работал в нашем институте и совершенно не был связан с полимерами. Ну, — Закшевский взглянул на часы, — мне пора. Завтра, возможно, я что-нибудь сообщу тебе. Позвоню по телефону часа в два.
Глава IX
ГДЕ ВЗЯТ ЦИАНИСТЫЙ КАЛИЙ?
— Да, забыл тебе сказать, — проговорил полковник, выслушав отчет Межеевского о проделанной работе, — я просил сегодня прийти Кристину Ясенчак, а профессор Анджей Бадович из Гливиц сам позвонил мне.
— Что, хочет дать показания?
— Нет. Довольно ехидным голосом спросил, сколько месяцев ему придется торчать в Варшаве, продлит ли милиция ему командировку и не оплатит ли расходы на питание и гостиницу?
— И что ж вы ему ответили?
— Ответил, что пребывание в столице доставляет ему, очевидно, удовольствие, поскольку он не спешит зайти к нам. Оплачивать же чьи-то удовольствия мы не намерены. Все, кому было нужно, давно уже посетили нас, уладили свои дела и даже выехали за границу. Если профессор решил ждать официального вызова, то он его получит, когда дойдет до него очередь.
— И он, конечно, сразу скис?
— Во всяком случае, сказал, что готов явиться хоть сейчас. Я назначил с ним встречу на десять часов. Будем принимать его вдвоем.
— А доктора Ясенчака вы не вызвали?
— Пока нет. Пусть еще немного созреет. На сегодняшний день он все-таки один из тех, у кого были наиболее серьезные мотивы убить Лехновича. Выставить человека на всеобщее осмеяние — это, пожалуй, лучший способ сделать его своим смертельным врагом. А Лехнович довольно жестоко посмеялся над доктором. Если даже не все, что рассказала нам пани Бовери о жене Ясенчака, соответствует действительности, мотивы для мести все-таки остаются.
— Но ведь с тех пор прошло много лет, события тех дней давно изгладились из памяти.
— А из сердца доктора?
— Трудно сказать, — признался поручик.
— Мы в ходе следствия упустили с тобой из виду одну важную деталь, — продолжал полковник. — Тебе надо будет срочно этим заняться.
— Слушаю вас?
— Яд. Как-никак цианистый калий на улице не валяется и его не купишь в первом попавшемся киоске.
— Я об этом думал, — ответил поручик, — но тут дело довольно-таки ясное. Ведь Войцеховские — химики. В подвале виллы у них прекрасно оборудованная лаборатория. Изготовить в ней четверть грамма цианистого калия не составит особого труда. Такими же возможностями располагает и профессор Бадович. О Лепато не приходится и говорить. Артисточка, пожалуй, для этого слишком глупа.
— Ну, если ты, офицер милиции, ведущий следствие, считаешь ее глупой, значит, она достаточно умна. Но причастна ли она к отравлению, покажет будущее. А пока надо проверить, имела ли она доступ к яду. Вполне возможно, что она могла достать его у Лехновича.
— У Лехновича?
— А почему нет? Он ведь тоже химик. Изготовление цианистого калия не составляло для него ни тайны, ни трудностей.
— Но он не дал бы ей яда.
— Почему? Ей ничего не стоило придумать, скажем, какую-нибудь байку о том, что надо травить крыс. И для убедительности использовала какое-то количество яда, а остальное приберегла для своего жениха. В такого рода историях следует принимать в расчет разные варианты.
— Слушаюсь, я проверю.
— Ну и ладно. А теперь приготовь все для ведения протокола. Скоро десять.
Профессор Бадович гневался только по телефону. В управлении спесь с него сразу спала. Он не упоминал больше о материальной компенсации и возвращении домой. Сведения о себе излагал тихим, спокойным голосом, за которым чувствовалось, однако, скрытое волнение.
— Вы, профессор, на предварительном опросе дали нам свои показания. К сожалению, в них, как, впрочем, и в показаниях других участников трагического события, просматривается немало несоответствий, — начал допрос полковник. — Мы хотим предоставить вам возможность уточнить ваши первичные показания. Вы, конечно, понимаете, что следствие по делу об убийстве — дело неординарное. Шутки здесь неуместны. Итак, я вас слушаю.
— В основе своей мои показания абсолютно достоверны, — возразил Бадович. — Я и сейчас их подтверждаю в полном объеме. В карты я действительно играл за другим столом и ссору слышал только краем уха. В соседнюю комнату я вышел, когда Лехнович был уже мертв или, во всяком случае, при смерти.
— А все остальное?
— Что — остальное? Мои лестные отзывы о Лехновиче? Что делать — такова традиция. О мертвых плохо не говорят. Разве вам доводилось читать хотя бы один некролог, в котором вместо: «Неоценимый, самоотверженный и знающий свое дело работник, чистой души человек» было написано: «С удовлетворением сообщаем о смерти имярек, наконец-то наш коллектив избавился от лентяя и дебошира» или «С душевной радостью встретила смерть своего пьяницы-мужа счастливая вдова».
При одной мысли о такого рода некрологе сидевший за машинкой поручик едва не прыснул со смеху. Полковник, в свою очередь, вынужден был про себя признать, что имеет дело с незаурядным противником, и поэтому решил говорить с ним жестко.
— Вы прекрасно понимаете, что в случае, когда речь идет об убийстве, подобного рода условностям не место.
— Давая первые свои показания, — профессор усмехнулся, — я находился под впечатлением заверений некоего известного кардиолога, что смерть Лехновича — классический случай инфаркта. У меня не было ни малейших оснований подвергать сомнению заключение врача. Надеюсь, вы не предполагаете, что я с самого начала знал правду? Ведь правду знал только убийца. Надеюсь, в убийстве вы меня не подозреваете?