— А вы?
— Кажется, тоже, поскольку был перевозбужден. Ну еще бы! — единственный раз в жизни мне повезло разыграть большой шлем, и вдруг такой скандал! Я боялся, что Потурицкий, человек тоже крайне возбудимый, откажется продолжить игру.
— Меня особенно интересует бокал с коньяком Лехновича. Вы не обратили внимания на то обстоятельство, что вопреки общепринятым правилам бокал был налит доверху.
— Вы очень кстати об этом мне напомнили. Но, пожалуй, все-таки бокал был наполнен не доверху, а примерно на три четверти. Я не без удовлетворения отметил, что Лехнович тоже был раздражен. У него тряслась рука, и он расплескал коньяк на ковер. И. кажется, даже растер его ногой. Потом залпом выпил коньяк и тотчас, буквально мгновенно, рухнул на пол Я бросился к нему на помощь. Когда я склонился нал ним, то сразу понял, помощь ему уже не нужна — он был мертв.
— Скажите, такая скоропостижная смерть от сердечного приступа в принципе возможна?
— Конечно. Когда происходит закупорка крупно го сосуда, сердце сразу же останавливается, наступает мгновенная смерть. Поскольку Лехнович прежде жаловался на плохое самочувствие, я не усмотрел в его внезапной смерти ничего необычного.
— Какого цвета была у вас салфетка?
— Красная.
— А у других?
— Я не обратил на это внимания.
— Профессор Войцеховский предложил всем выпить, пытаясь успокоить спорящих. Он спрашивал, у кого какого цвета салфетки?
— Спрашивал. Я сказал, что у меня красная. У Потурицкого всегда зеленая — это цвет адвокатов. У артистки и англичанина были, кажется, коричневая и белая, но за точность не ручаюсь. Что касается игравших за другим столом, то тут я ничего не могу сказать. Женщины, по-моему, вообще не пользовались салфетками, поскольку пили ликер и рюмки у них были другой формы.
— Не бросалось ли в глаза в поведении кого-либо из гостей что-нибудь необычное?
— Да, пожалуй, нет. Но вот все-таки англичанин, или, точнее, этот английский поляк, был единственным новым человеком в нашем обществе, и если среди нас действительно оказался преступник, то, вероятнее всего, это — он.
— Думаю, самоубийство в данном случае исключается. Следовательно, кто-то из гостей профессора или он сам является убийцей.
— Войцеховского можно смело исключить. Он человек редкостной души и не способен обидеть даже мухи.
— Ну а что вы можете сказать о Генрике Лепато?
— Он вел себя как-то странно, словно какой-нибудь сыщик. В лаборатории все осматривал, обнюхивал, до всего ему было дело. Крышка стола и та привлекла его повышенное внимание. Сначала он провел по ней ножом, а потом загасил об нее сигарету Перед шкафчиком с ядами стоял минуты три и очень внимательно изучал его содержимое. Даже привстал на цыпочки, чтобы прочитать надписи на всех баночках и скляночках. Лично я вообще не знал, что у Зигмунта в доме есть цианистый калий, и, вероятно, так никогда бы и не узнал, не брось Лепато фразу: «О, у вас здесь, профессор, богатая коллекция ядов, и даже KCN», Затем, чуть позже, когда женщины накрывали на стол, а все гости собрались в одной комнате, англичанин остался в библиотеке и, могу присягнуть, заглядывал в ящики письменного стола. А когда мы осматривали второй этаж, Лепато в кабинете профессора подошел к столу и слишком уж внимательно присматривался к лежащим на нем бумагам. Вот так-то. А вы, — добавил Ясенчак не без ехидства, — позволили этому господину вернуться в Англию. Ну конечно, для вас убийца — Ясенчак, и в этом направлении вы ведете следствие.
— Какую цель мог преследовать англичанин, устраняя Лехновича? Ну хорошо, допустим, Лепато действительно проявлял повышенный интерес к бумагам Войцеховского. Но это ведь никак еще не доказывает, что именно он отравил доцента. А тот факт, что англичанин привлек внимание всех присутствующих к склянке с цианистым калием в лаборатории профессора, скорее, свидетельствует в его пользу. Действительно, задумав воспользоваться ядом в преступных целях, вряд ли преступник стал бы привлекать внимание всех к содержимому шкафчика.
— Честно говоря, меня вообще удивляет, — вставил Ясенчак, — почему преступник, воспользовавшись ядом, оставил склянку с ним на прежнем месте? Он вполне мог высыпать остатки порошка в раковину, а затем тщательно промыть и раковину, и саму склянку, сорвать с нее этикетку и поставить ее среди множества точно таких же пустых, стоящих на столе.
— Ну, это потребовало бы времени, — ответил полковник, — а в лабораторию в любую минуту могли войти. Кроме того, убийца был заинтересован оставить банку на месте, чтобы следствие знало, что любой из гостей мог взять яд для своих преступных целей.
— Любой из гостей Зигмунта мог принести с собой цианистый калий, а не брать его в шкафчике.
— Допустим, это так. Но ведь, кроме хозяев, англичанина, профессора Бадовича и пани Бовери, никто не знал, что доцент приглашен на этот вечер.
— Ага, а эти «незнающие» — это я с женой и супруги Потурицкие? Так ведь? Вы, полковник, с завидным упорством возвращаетесь все на один и тот же полюбившийся вам путь: преступник — Ясенчак.
— Во всяком случае, он действительно один из наиболее подозреваемых, имеющих весьма веские мотивы для преступления.
— Вам следовало заранее меня предупредить, полковник, я прихватил бы с собой полотенце, мыло, зубную щетку и белье.
— Это вы всегда успеете сделать. Во всяком случае, сегодня вам удастся еще беспрепятственно покинуть это здание. Мне недостает нескольких деталей для завершения следствия. На этом давайте и закончим наш разговор.
Доктор Ясенчак встал, и, не прощаясь, вышел громко хлопнув дверью.
— Здорово вы взяли его в оборот, — рассмеялся Межеевский.
— Что делать? С одними можно добром, других надо брать за горло.
— Однако доктор не так уж много нам сказал.
— И тем не менее несколько любопытных деталей он все-таки прояснил. Например, интерес англичанина кбумагам в лаборатории профессора. Это действительно занятно. Во всяком случае, мы знаем теперь, что Лепато рассказал нам не всю правду.
— Вы полагаете, он лгал, рассказывая о Лехновиче? Но ведь я сам проверял документы в архиве.
— О Лехновиче англичанин рассказал нам очень много. И, конечно, не лгал. Речь идет сейчас не о том, что он нам говорил, а о том, что умышленно от нас скрыл. Впрочем, ладно. Как бы там ни было, с каждым днем мы узнаем все больше.
— Может быть, действительно не следовало разрешать Лепато выезд из Варшавы?
— Это не имеет значения. Он — не убийца.
— Значит, все-таки Ясенчак?
— Если бы я считал Ясенчака преступником, я разговаривал бы с ним иначе. А мне нужно было всего лишь заставить его говорить. И это мне удалось. Возможно, и не на все сто процентов, но, во всяком случае, процентов на восемьдесят. И это хорошо.
— Итак, мы допросили уже семь человек, — проговорил поручик. — Осталось двое: профессор Войцеховский и адвокат Потурицкий.
— Всего только двое, — уточнил Немирох.
— Все допрошенные до сих пор сумели в значительной мере доказать свою непричастность к преступлению. Следовательно, можно предположить, что убийца — один из двух оставшихся неопрошенными. Войцеховского все дружно защищают, не допуская даже мысли о его виновности. Таким образом, остается адвокат. Если, конечно, никто из семерых не ввел нас в заблуждение. Боюсь, как бы не пришлось начинать все сначала.
— Ну, не все так уж мрачно. Каждый из допрошенных внес свою определенную лепту в дело, дополнив общую картину принципиально важными деталями. Полагаю, от двух оставшихся мы тоже узнаем новые интересные факты. Это, знаешь, похоже на детские кубики. На каждом кубике — фрагмент картинки, но надо собрать все кубики, чтобы сложить картину Целиком. Я лично надеюсь, что Войцеховский и Потурицкий подбросят нам недостающие кубики И тогда перед нами предстанет портрет убийцы.
— А я никогда не умел собирать кубики.
— Ничего, ты еще молодой, научишься. — Судя по всему, полковник был явно доволен ходом следствия.
Глава XIII
ТРУДНЫЙ ПУТЬ ОТКРЫТИЙ
Допрос профессора Войцеховского полковник проводил «доверительно». Без протокола хотя и в присутствии поручика Межеевского. Правда Немирох сразу же предупредил ученого, что будет вынужден пригласить его повторно для оформления официального протокола, а пока ему хотелось бы про сто поговорить о некоторых подробностях той трагической субботы.